Три повести о любви

«Действительно», — ответил Ипатов.

«Во-первых, здесь, насколько мне известно, не готовят международников. А во-вторых, Москва — не только МИМО, но и среда, знакомства, связи. Большинство преподавателей МИМО — это ответственные сотрудники МИДа. Теперь понятно?»

«Теперь понятно», — усмехнулся Ипатов.

«Я так и знал, что придуриваешься, — махнул рукой Игорь и вдруг предложил: — Ребята, давайте сфотографируемся?»

«Чудненько! — воскликнула Таня. — Я сегодня хорошо получусь! Я знаю!»

Она сейчас и в самом деле казалась хорошенькой. Ее простое, неяркое лицо разрумянилось и прямо светилось изнутри — наверно, такой, сияющей, она была в своих танцах.

«Можно рискнуть!» — одобрил Борис.

«Как будете фотографировать — всех вместе или каждого по отдельности — анфас и в профиль?» — насмешливо осведомился Валька.

«Можно и по отдельности, и небольшими группками, как желают трудящиеся массы», — ответил Игорь: до него, похоже, не дошел второй смысл Валькиных слов.

«Ты хочешь?» — спросил Ипатов Светлану.

«Хочу, — ответила она. — Я сто лет не фотографировалась!»

«Я быстро!» — Игорь выскочил из гостиной и побежал вниз по лестнице…

Вернулся он не один, а с тем самым симпатичным, улыбчивым человеком, который встречал их на крыльце. В руках у него была «лейка» с широким объективом.

Так и расположились: девушки в креслах, а ребята кто как…

Ипатов встал позади Светланы, облокотился на спинку кресла. Борис уселся на подлокотнике Таниного кресла, и балерина нежно склонила головку к своему партнеру по танцам. Валька устроился у ног девушек. Один Игорь долго не знал, куда приткнуться. Наконец с печальным видом встал за Таней и Борисом.

«Как, без вспышки?» — спросил Ипатов.

«Та не треба, — ответил симпатичный улыбчивый человек. — Высокочувствительная пленка. Будэ як в самий наикращей фотографии… Внимание… снимаю!..»

Он целую вечность щелкал кнопкой затвора, хотя ребята сидели и стояли в одной и той же позе. Только один раз он попросил улыбнуться Светлану и поменял местами Игоря и Вальку…

Даже сейчас, спустя столько лет, разглядывая эту групповую фотографию, невольно задумываешься о превратностях судьбы. Разве могло тогда кому-нибудь из них прийти в голову, что пройдет совсем мало времени, и они, не сговариваясь, будут скрывать от всех свою дружбу и знакомство с Игорем? Что та огромная, неуловимо-капризная, слепая сила, которая вознесла хозяина дачи на, казалось бы, недоступную высоту, неожиданно низвергнет его? Думал ли Игорь, с унылым видом стоявший перед холодным объективом, что все его тогдашние мальчишеские огорчения ничто по сравнению с тем, что ему еще предстоит испытать?

Да и кто из шестерых знал, как сложится судьба каждого из них?

Да, всего две недели отделяли Светлану и Ипатова от того дня, с которого, можно сказать, и покатилось все под уклон, хотя сам день вроде бы ничего собой не представлял: день как день. Вот только утром, перед началом занятий, Светлана рассказала Ипатову о том, как обстоят дела с отцовским назначением.

«Понимаешь, какая штука, — смущенно добавила она, — в Москве снова намекнули папе, что я буду хорошо смотреться на приемах и что это, мол, очень важно для престижа».

«Французы ни свет ни заря будут занимать очередь, чтобы поглазеть на тебя», — съехидничал Ипатов. Впрочем, он не сомневался, что успех ей гарантирован всюду, где бы она ни появилась.

Она улыбнулась на шутку и поделилась своими опасениями:

«Мне кажется, что тут Игорь мутит воду».

«Вот как? Он что, хочет таким способом разлучить нас? Не Москвой, так Парижем?» — ощерился Ипатов.

«Не знаю, но возможности навредить нам у него большие», — заметила Светлана.

«Черт с ним, с Игорем! — сердито бросил Ипатов. — А ты что ответила отцу?»

«Я сказала, что если поеду, то только с тобой!»

«Правда?»

«А что я еще могла ответить?»

«А вообще здорово бы! — От одной мысли о Париже, их общем Париже, у него перехватило дыхание, и он уже совсем по-детски произнес: — Хочу в Париж!»

«Ах, ты тоже хочешь в Париж? — она привычно потерлась кончиком носа о его рукав. — А правда, было бы здорово?»

«Еще бы!» — он почувствовал, как у него заблестели глаза.

«Так вот, — уже деловым тоном продолжала она, — папа даже не стал уговаривать меня, он знает, что бесполезно. Он только взял твои данные».

«Какие?» — весь внутренне сжался Ипатов.

«Ну, обычные. Фамилия, имя, отчество, год рождения, национальность, родители… Я правильно сказала, что твоего папу зовут Сергей Петрович?»

«Да, правильно».

«А маму Анна Григорьевна?»

«Да, Анна Григорьевна. Хотя не совсем так, но может быть, пронесет!..»

«Что папа работает в каком-то местном издательстве, а мама на Ижорском заводе?»

«Все верно», — уныло подтвердил он, понимая, что, кроме этих сведений, лежащих на поверхности, проверяющих может заинтересовать еще многое другое, как утаенное им, так и придуманное.

«Папа обещал поговорить кое с кем и дать ответ в ближайшие пять-семь дней», — сказала она.

«Я боюсь», — опять как-то по-детски жалобно признался он.

И тут она, по-видимому, вспомнила об их недавнем разговоре об анкетах и грустно подытожила: