Три повести о любви

Похвалы похвалами, но вот от постоянного движения и работы внаклонку у меня вскоре заныла спина. Теперь я все чаще жалобно поглядывал на Таню: не пора ли закругляться? Вон сколько уже прошли!

Но на Таню мои жалобные взгляды не действовали. Закончив первую грядку, она принялась за вторую.

Теперь я то и дело опускался на корточки и временами даже становился на колени.

— Может, хватит, Тань?

— Не ленитесь, товарищ Литвин! — посмеиваясь, отвечала она. — Не ленитесь!

— Дойдем до конца этой грядки, и все! — твердо заявил я.

— Наконец-то я слышу голос не мальчика, а мужа, — заявила она.

— Раз так — кончай! — встал я с колен.

— Ты же сам сказал: дойдем до конца этой грядки? — в ее голосе я уловил мягкую, неуверенную нотку.

— Хватит! — решительно произнес я и перешагнул через грядку.

Таня чуть посторонилась и продолжала полоть.

— Танька, ну, хватит! — повторил я и, схватив ее за плечи, притянул к себе. Она не противилась и ответила на мой поцелуй с хорошо знакомым мне умением. Я чувствовал, что окончательно теряю голову. В эту минуту мне было плевать, видят нас или нет. И ни я, ни она не заметили, что топчем только что прополотые грядки.

— Пусти. Мы спятили совсем, — проговорила она, оставляя в моих руках косынку.

— Еще немного, — упорствовал я.

— Не надо… до вечера… — прошептала она.

Я сразу успокоился.

— Пошли!

— Пошли! — согласилась она.

Мы двинулись след в след по узкой меже. Она вывела нас к сараям.

Там я изловчился и поцеловал Таню в затылок.

— Брысь! — отмахнулась она.

Когда мы из-за сараев вышли во двор, Таня спросила:

— У тебя есть дела?

— Нет, до ужина я свободен.

— Вот и хорошо, займемся самообразованием…

— В каком смысле? — меня еще не покинуло игривое настроение.

— В самом прямом, — ответила она. — Ты будешь читать «Жития святых», а я — историю взятия Казани. К татарской столице у меня особый интерес…

— Это с каких пор?

— С тех самых, как туда были эвакуированы мои родители. Ты забыл, я тебе говорила.

— Ты говорила, что они эвакуированы в Кострому.

— Да, а потом переехали в Казань. Я говорила, ты забыл.

— Теперь буду помнить.

— Ну, это необязательно, — небрежно бросила она.

Как всегда, никаких, даже крохотных авансов на будущее. И снова — в который раз! — промелькнула мысль: то ли она не намерена связывать в будущем свою судьбу с моей, то ли совершенно не верит, не надеется, что переживет войну… или переживем войну… врозь или по отдельности…

В душу же к себе, в ее сердцевину, она не пускала, то есть допускала, но ровно настолько, насколько считала возможным. Не скажу, что мне было легко с ней, не скажу…

Ей со мной было куда легче, так, во всяком случае, мне казалось. Я не помнил, чтобы она когда-либо жаловалась на мой характер…

— Смотри, какой красавец! — воскликнула Таня.

Дорогу к крыльцу нам преградил яркий, переливающийся всеми цветами радуги деревенский петух. Он стоял на единственной во дворе дорожке, выложенной булыжником, и не собирался сходить с нее. Он не боялся людей, потому что хуторок, откуда его на прошлой неделе привез хозяин, находился в стороне от фронтовых дорог и, видимо, никто никогда не покушался на его существование. Словом, он пребывал в счастливом и гордом неведении.

— Обойдем его, — сказала Таня.

Мы сошли с дорожки и осторожно, чтобы не вспугнуть это восхитительное двуногое чудо, сделали небольшой крюк по грязи. Петух равнодушно посмотрел на нас и принялся искать что-то у себя под крылом.

— Угадай, что он подумал о нас? — спросила Таня.

— Что мы с тобой гнилые интеллигенты…

— Смотри, смотри… Ну, киноактер! — схватила меня за рукав Таня.

Петух встал на цыпочки, помахал крыльями и, вместо того чтобы взлететь хотя бы на полметра, двинулся по дорожке пешим ходом.

— Нет, он просто великолепен!

— Тань, да ну его к черту!

— Сейчас. Какая поступь! Какая осанка!

— Слушай, я в него сейчас чем-нибудь запущу!

— Только попробуй!.. Не смей! — ринулась она ко мне, когда я сделал вид, что собираюсь поднять палку.

Я выпрямился и обнял ее за плечи.

— Тань, ты хоть вспомнила, что послезавтра год, как мы вместе?

— Как год? — удивилась она. — А ведь и правда! Подумать только…

— Обмоем это дело? — предложил я.

— Как хочешь, — ответила она вяло. — Нет, правда, как хочешь…

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Мы были еще в сенях, как откуда-то (то ли из чулана под лестницей на чердак, то ли из-за старых бочек, поставленных одна на другую) появилась растрепанная, в пыли и паутине хозяйка.

— Пане ликар и пани ликарка, — взволнованно спросила она, — вы Ганны не бачылы?

— Нет, — ответил я. — Таня, ты не видела ее?

— Какую Ганну?.. А, девочку эту… Нет, не видела…

— Куды вона подилася?.. Ох, знайду, намну вуха!

— Но может быть, она к соседям пошла? — сказал я.

— Ни, я усих оббигала… Ну, паразитка!

— Зря вы ее ругаете… Никуда она не денется. Придет.

— Ой, пане ликар, боюсь за нэи…

— Чего бояться? — удивленно спросил я.

— Один солдат, що у Бородулей живе, усэ дывыться на нэи, дывыться, дывыться…

— Ну и что? Может, она ему дочку напоминает? Или сестренку?

— Ни, вин нэ добре дывыться…

— Ах вот… ну, как вы можете такое подумать? — возмутился я.

— Ой, боюсь!..