Три повести о любви

— А кем он был до того, как стал официантом?

— Разное говорят. Но лучше вы уж спросите у него самого. Вон он подышать свежим воздухом вышел… Сейчас позову его… Борисыч!

Тот вздрогнул и обернулся.

— Подымись-ка на минутку!

Бывший официант покачнулся и нетвердыми шагами двинулся к валунам.

— Начали с вас и не заметили, как перешли на других, — сказал Аркадий. — Придется еще разок вернуться.

— Опять, что ли, будете спрашивать о родных? — усмехнулся Горячев.

— Ну что вы! Так, немножко пройдемся по биографии.

— Это можно…

Олег Борисович еще был под хмельком. Аркадий и Горячев втащили его на пригорок, усадили на скамейку.

— Да, да, я расскажу вам свою жизнь, — обрадовался он, узнав, что им также заинтересовался приезжий журналист, — и вы напишете обо мне книгу.

Аркадий и Горячев переглянулись.

— Я покажу вам фотографии, — продолжал Олег Борисович, — на которых я снят в разное время, начиная с тридцатых годов…

У него неожиданно зачесались ладони, и он ожесточенно поскреб их ногтями.

— Я долго скрывал свое социальное происхождение. Теперь оно уже никого не пугает. Даже начальников отдела кадров. Мой отец был колчаковский офицер. Прапорщик!

— Простите… Мариш, иди послушай! — крикнул Аркадий жене, собиравшей цветы: разговор обещал быть интересным. — Быстрей!

— Сейчас! — ответила она, все так же не спеша переходя с одного места на другое.

— Ее не дождешься, — сказал Аркадий.

Ему показалось, что в голубых глазах Горячева вспыхнула и тут же погасла какая-то затаенная мысль.

— Он никого не вешал, не убивал, — продолжал исповедоваться Олег Борисович. — Он был тихий человек. Интендант. По маминым рассказам, он даже красть не умел. Да и потом не научился. Еще до войны он стал главным бухгалтером рыбокомбината. Его помнят многие…

— Давеча Алексей Дмитриевич вспоминал его, — сказал Горячев. — Говорил: ни за что не подумаешь, что у Колчака служил.

— Никто, ни один человек не знал об этом, — вскинул голову Олег Борисович.

— Зато теперь все знают, — заметил Горячев.

— Посмертно!

— Да и живи он сейчас, все одно не тронули бы.

— Теперь — да!

— А и раньше тоже.

— Я уважаю Афоню. Он самый добрый человек на этих берегах. Но в текущей политике он… вот!

И Олег Борисович постучал костяшками пальцев по скамеечке.

— С чего это вдруг? — усмехнулся Горячев. — Вроде бы одни и те же газеты читаем? Одно радио слушаем?

— Все равно… вот!

— Доказал.

— О нем пишите только хорошее!

— Артист! — кивнул головой Горячев.

— Да, я был артистом, — неожиданно подхватил Олег Борисович. — Я сыграл двадцать ролей!

— И в кино, говорят, в каком-то снимался, — заметил Горячев, отказываясь от дальнейшей пикировки.

— Кино — ерунда. В кино каждый — актер!

— Мариш! — снова позвал Аркадий: разговор становился все интересней.

Но она даже головы не подняла.

— Запомните, мой друг, — Олег Борисович положил руку на колено Аркадию: — Только театр — колыбель таланта.

— А вы долго были актером?

— Три года! Три лучших года! Но был съеден бездарями.

— Как съеден?

— Как омуль. Раз — и нет! Прекратил свое существование.

— А потом?

Бывший актер покосился на Аркадия и торжественно произнес:

— Пришел к этим славным и простым людям. Как Жан-Жак Руссо. С ними я оттаял душой! Приложился сердцем к этой упоительной и первозданной красоте!

И ни словом о своем официантстве. Как будто его и не было.

Маришка возвращалась, держа перед собой букет из оранжевых цветов. Лицо ее сияло. Еще издалека она крикнула:

— Мальчики, посмотрите, какая прелесть!

Аркадий выжидательно смотрел на жену — ей все в диковинку: и цветы, и камни, и рыбаки.

— Афанасий, как называются эти цветы?

— Саранки! — ответил тот.

— Как?

— Са-ран-ки!

— Почти саранча. Такие красивые и так некрасиво называются, — она даже слегка расстроилась, замедлила шаг.

— Их можно и по-другому назвать.

— Ну и как же?

— Царские кудри.

— Это уже лучше. Даже — хорошо!

Она вытянула из букета золотисто-желтый цветок.

— А это кто?

— Надо поглядеть, — ответил Горячев.

Цветок и впрямь был прекрасен. Его золотисто-желтые лепестки окаймлялись по краю черным бархатом. Из узкого горлышка выглядывали темные бусинки тычинок.

— Знаешь, он рос один, — сказала Маришка мужу. — Один во всем лесу.

— Так уж и один, — усмехнулся Аркадий.

— Нет, правда, я обошла все кругом и больше не нашла!

— А зачем тебе больше? Что бы ты сейчас с ними делала?

— А просто посмотреть на них нельзя?

— Вот черт! — досадливо проговорил Горячев. — Где-то я видел их. И никак намедни. Все поросло ими.

— Ох и красиво, наверно! — протянула Маришка.

— Прямо как ковер… Постой-ка, вроде бы в этом леску! — Горячев даже встал. — Ну да, за теми деревьями.

— Это далеко отсюда? — живо спросила Маришка.

— Да нет, тут рядом.

— Вы покажете мне?

— Можно…

Маришка встала, спросила Аркадия:

— Ты пойдешь?

Аркадий уже готов был сказать «да», как вдруг поймал на себе внимательный взгляд бывшего актера, выражавший откровенное любопытство. Ах вот что у того на уме! И он ответил Маришке, удивленной затянувшимся молчанием:

— Нет, я еще не закончил разговора с Олегом Борисовичем.

— Пойдемте, Афанасий! — сказала она.