Три повести о любви

— Да когда вы успели? Вон Толя тоже был с вами, а его не покормили!

— Перед отплытием, — не сдавался Аркадий, — я забежал к заведующему пунктом, и его жена ни за что не хотела отпустить меня без завтрака. Пришлось уступить.

Юзя заколебалась:

— Правду говорите?

— А какой смысл мне врать?

— Коли так… — И вдруг: — Постойте!

Она схватила пустую миску и положила в нее двух омулей, а на них ломоть хлеба.

— Отнесите, пусть позавтракает.

Больше всего Аркадия удивило ее лицо — холодное, отчужденное от только что произнесенных слов. Странно очень: доброта без жалости?

— Спасибо, — сказал он, неловко беря миску…

В прихожей Аркадий наступил на шнурок от ботинка, и шнурок тот развязался. Поставив миску на какой-то ящик, Аркадий опустился на колено и стал завязывать. И тут его внимание привлек разговор за тонкой дверью.

— Вот и верь вашему брату после этого, — произнес Толя.

— Ну, не все ведь такие! — возразила Юзя.

— Через одну, — продолжал Толя.

— Через ноль целых и девять десятых, — уточнил Миша.

— А ты чего понимаешь? — напустилась на него Юзя.

— А чего тут понимать? Ночью-то они зачем выходили? Саранки собирать? — сказал Миша.

— Все-то ты знаешь, чинарик! — заметил Толя.

— А что, у вас только глаза есть?

— Афоня тоже хорош! — вздохнула Юзя.

Аркадий уже и слышал, и не слышал. Покачнувшись, он ухватился за дверь. Она скрипнула и приоткрылась. В комнате наступила тишина.

Не оглядываясь, Аркадий вышел из стана…

Еще несколько минут назад он на что-то надеялся. В нем гремел, как в той грустной и забавной песенке, «надежды маленький оркестрик под управлением любви». Настоящее казалось мрачным, но поправимым.

И вот сейчас поставлена последняя точка. Большая и жирная. Жаль только, что он не понял это вчера или, на худой конец, сегодня утром. Чего стоила одна горячевская куртка на ее плечах. Или морской бинокль, в который она неотрывно смотрела вслед Горячеву. И не мешало бы призадуматься над странным поведением красавца бригадира: с чего это вдруг он стал таким обходительным? И почему другие рыбаки отводили взгляды в сторону?

А он, Аркадий, вместо того чтобы смотреть правде в глаза, дал волю фантазии и сам поверил в нее.

Только теперь он понял: не надо было возвращаться!

В прихожей что-то загремело. Послышалось чертыханье. Вскоре дверь распахнулась, и на пороге показался бывший капитан. В руке у него была знакомая миска с омулями и хлебом.

— Ваша?

— Да, — смущенно ответил Аркадий и взял миску.

Николай Иванович, придержав на нем мрачновато-внимательный взгляд, вернулся в помещение.

Аркадий растерянно смотрел на миску.

И все же он не должен пороть горячку. Достаточно того, что он натворил вчера. В конечном счете, пока это только пересуды. Даже если оба вышли ночью, ничего с уверенностью сказать нельзя. Прежде чем оборвать последнюю нить, он обязан поговорить с Маришкой сам.

Из глубокой миски на него глядел остывший Маришкин завтрак. Вот и предлог для встречи…

И опять — в который раз! — та же тропинка, те же камни, тот же обрыв. Казалось, он только тем и занимается эти два дня, что носится вверх-вниз по склону. Ему уже известны каждый кустик, каждый извив дорожки.

Вот сюда Маришка свернула, привлеченная какими-то камешками…

Вот здесь она собирала их и пела…

Вот отсюда она спросила Горячева, что за самоцвет у нее в руке…

Вот с этого выступа Аркадий помог ей взобраться на обрыв…

Скамейка уже была покрыта опавшими листьями. Как мало потребовалось времени, чтобы она приняла заброшенный запустелый вид.

Аркадий повернул к вчерашнему леску. Он твердо знал, где искать Маришку. Им двигала та необъяснимая и слепая уверенность, которая дается только или очень счастливым, или очень несчастным в любви людям.

Он не сделал и полсотни шагов, как увидел жену. Она по-прежнему не смотрела в его сторону, хотя наверняка слышала шаги: громко трещал под ногами валежник, похрустывали листья бадана. Возможно, она не уходила потому, что уже не видела в этом смысла. Аркадий подошел к ней.

— На, поешь, — сказал он, протягивая миску с омулями.

Она обернулась и с иронией произнесла:

— Какая забота!

— Это они прислали, — растерянно сообщил он.

— Даже смелости не хватает, чтобы присвоить себе чужую инициативу, — зло сказала она.

— Да, не хватает… Все равно поешь!

Она отвела руки за спину.

— Можешь отнести обратно!

— На еду не обижаются, — повторил он слова матери, запомнившиеся ему с детства.

— Вот как? А на остальное?

— Мариш! — он рванулся к ней. — Ну прости меня! Я не знал, что творил!

— Уходи, — сказала она.

— Я прошу тебя, скажи, что произошло?

— Что? Многое.

— Значит, то, что они говорят, — правда?

— А что они говорят? — вдруг встрепенулась она.

— Не догадываешься?

— А мне плевать, что они говорят! — И скомандовала: — А теперь можешь уходить.

— Скажи! — Аркадий схватил ее за тонкие и худые плечи. — У тебя было что-нибудь с ним? Говори, было?

— Было! Было! Было!

Он отпустил ее.

— Не верю.

— Не веришь? — она неожиданно захохотала. — Не веришь? Ах ты, Фома неверный! Было, было, — почти ласково добавила она.

Пошатываясь, Аркадий побрел к оврагу.