Три повести о любви

Светлана вдруг вспомнила о странном утреннем поведении Ипатова. По ее словам, он был похож на ненормального. Она вначале подумала, что он сильно под градусом. А потом увидела, что на пьяного он не похож. Больше на психа, которого чем-то ублажили.

«Вот как?» — удивился он точности ее наблюдения.

Когда Ипатов ей все рассказал, она, вместо того чтобы возмутиться, как он ожидал, начала выспрашивать у него, что он чувствовал при этом. Да еще требовала подробностей. Восстанавливая в памяти малейшие свои ощущения, он поражался тому интересу, который вызвал у нее его рассказ. Он подумал, что она не прочь бы хоть раз испытать все самой.

И он сразу перевел разговор на другое, благо они сейчас проходили по горбатому мостику через Зимнюю канавку, и Ипатов вспомнил несколько забавных случаев, связанных с Эрмитажем. Их ему и другим ребятам рассказала мама его одноклассницы Лены Кашкиной, работавшая там научным сотрудником. Однажды, когда она вела экскурсию, одна женщина спросила ее: «Скажите, пожалуйста, а царские спальни теперь работают?» Во время другой экскурсии какой-то демобилизованный солдат вдруг сказал: «И вы будете так нам каждую хреновину показывать?» И уж совсем уморил всех некий жизнерадостный сибиряк, когда они проходили мимо восковой персоны Петра Первого. «Почему он такой бледный?» Маме Лены Кашкиной ничего не оставалось, как ответить: «Чего же вы хотите? Двести пятьдесят лет без воздуха!»

Светлана прыскала в поднятый воротник шубки, и Ипатов радовался, что рассмешил ее, отвлек, как он решил, от дурных поползновений.

Но тут у нее что-то расстегнулось, и они зашли в первую парадную. Светлана дала подержать Ипатову сумочку, а сама начала поправлять чулок. Он с радостью отметил, что она даже не попросила его отвернуться. «Мы как муж и жена», — взволнованно подумал он. Отношения их продолжались так, как будто только вчера они расстались на черной лестнице и не было, вообще не было этих гнусных восьми дней разлуки.

«В первый раз надела наши советские чулки, и уже поползли», — сообщила она доверительно.

Ипатов не знал, что сказать. Мама, сколько он помнит, всегда носила советские чулки. Обычно у нее были всего две пары: простые на каждый день, фильдекосовые — для выходов. Последние она очень берегла. Без конца штопала носок и пятку, поднимала петли, затягивала, когда они начинали ползти, — и носила, носила годами. Сейчас она донашивала чулки, купленные еще до войны и только чудом не выменянные в блокаду на хлеб и картошку.

Так что чулочные жалобы Светланы Ипатова не тронули.

Но она, очевидно, и не ждала сочувствия.

«Ты видишь меня?» — вдруг спросила она.

«Вижу», — признался Ипатов. Несмотря на глубокий мрак в парадной, он хорошо различал и ее наклоненную голову в меховой шапочке, и руки, все еще возившиеся с чулком, и общий силуэт, который почти сливался, но до конца не слился с темнотой.

«А я тебя не вижу».

«Да ну?» — удивился он.

«Я плохо вижу в темноте».

«Дай руку!»

«Зачем?»

«Я тебе покажу, где я», — шутливо заметил Ипатов.

«Нетушки», — хмыкнула она.

Опять живое, свежее словечко «нетушки». Ничуть не хуже других, также понравившихся ему. От кого она их позаимствовала? От матери? От отца? Одно несомненно, они знакомы ей с детства…

«Все… товарищ лейтенант», — сказала она, выпрямляясь.

«Гвардии старший лейтенант», — весело поправил он ее.

«Вот как? Даже гвардии?»

«А ты как думала?»

«Похвальбишка!.. Дай сумочку!»

Она протянула руку. Он прижался к холодной ладошке щекой, поцеловал ее в самую середину. Потом притянул к себе Светлану, и их губы встретились в долгом обжигающем поцелуе.

«Все! Хватит!» — сказала она, пытаясь освободиться.

«Нет!» — он продолжал ловить ее губы и всякий раз настигал их.

И как тогда, на черной лестнице, Светлана совсем не противилась его смелым и рискованным ласкам. Только раз легонько шлепнула по руке — чтоб не забывался.

В отличие от него, говорившего ей самые нежные, самые жаркие слова, она целовалась молча, лишь время от времени повторяла задыхающимся голосом:

«Все! Хватит!»

И еще спросила:

«Где сумочка?»

Трудно сказать, сколько бы они так простояли, если бы вдруг не бабахнула дверь и в парадную не ввалился какой-то подгулявший жилец.

Ипатов и Светлана отступили к стене, рассчитывая, что он их не заметит в темноте.

Но тот заметил.

Ипатов загородил собою Светлану.

«Вы мужчина?» — вдруг спросил человек.

«Мужчина», — ответил Ипатов.

«Скажите, от меня сильно пахнет водкой?»

«Сильно», — подтвердил Ипатов.

«Нехорошо», — сказал тот.

«Да, нехорошо», — согласился Ипатов.

«Вы кто?»

«Директор Эрмитажа», — сказал Ипатов.

Он услышал, как за его спиной прыснула Светлана.

«Очень приятно…»

«Мне тоже…»

«Сухого чая нет?»

«Нет… Весь продал… (Позади снова фыркнула Светлана.) А зачем он вам?»

«Запах заесть…»

«Снегом можно…» (Светлана легонько толкнула его в бок — предупреждала, чтобы не задирался.)

«Снегом?»

«Ну да. Лучше прошлогодним», — веселил Светлану Ипатов.

«Формальдегид», — изрек в ответ незнакомец и, шаря руками в темноте, двинулся к ближайшей квартире. Дверь оказалась не запертой, и он бесшумно растворился за порогом.