Три сестры

Ливи смотрит, как гроб с телом Хаима Вейцмана выносят из дому, чтобы тысячи собравшихся у ворот людей смогли отдать ему дань уважения. Ливи тоже склоняет голову и шепчет благодарственную молитву человеку, подарившему сестрам безопасное место для исцеления и возможность создать собственные семьи. Его гроб устанавливают на массивном катафалке под навесом из тяжелой белой ткани в задней части сада, рядом с его любимым розарием. Из холла дома Вейцманов Ливи смотрит, как его жена Вера выходит в сад под руку с премьер-министром Бен-Гурионом, чтобы в последний раз посидеть рядом с мужем.

Ливи по-прежнему в холле с другими служащими, когда первая леди возвращается. С того момента, как гроб перенесли в сад, они не обменялись ни единым словом.

– Почему бы вам не пойти и не отдать дань уважения Хаиму, пока не впустили публику? – предлагает госпожа Вейцман. – Я знаю, все вы любили его, и надеюсь, вы знаете, что и он любил вас.

– Я действительно любила его! – горячо произносит Ливи.

Вера берет ее руку и прижимает к сердцу:

– Для него было так важно, что ты здесь, юная Ливи. Ты даже не представляешь.

Когда госпожа Вейцман уходит, вперед выступает премьер-министр.

– И для меня это тоже важно, – кивнув Ливи, говорит Бен-Гурион. – Пожалуйста, вы все можете пойти и попрощаться с вашим президентом.

Под ослепительным солнцем по углам катафалка по стойке смирно стоят солдаты. Когда Ливи подходит к гробу, у нее едва не подгибаются колени, но, к счастью, девушку подхватывает садовник.

– Я не знаю, что говорить, – шепчет Ливи.

– Ливи, не надо ничего говорить, – советует садовник. – Все, что нужно, – это постоять и прочувствовать любовь, которую Хаим Вейцман питал к этой земле.

Ливи пытается припомнить разговоры, светскую болтовню, смешные шутки, которые она слышала от великого человека. Вместо этого она вспоминает тот последний раз, когда видела маму и деда во Вранове, в их маленьком домике. Они являются перед ней сейчас с такой ясностью, словно она распрощалась с ними этим утром. Ливи закрывает глаза, ощущает большую любовь, какую питал Хаим Вейцман к Израилю и его народу, и просит, чтобы мама позаботилась о ее друге на небесах.

– Мы сейчас откроем главные ворота, – сообщает солдат.

Ливи смотрит на толпу, ожидающую, чтобы войти и проводить президента в последний путь. Она медленно возвращается в дом, который никогда уже не будет прежним.

* * *

Ливи и Зигги валятся на диван в доме Магды: они измучены после двух дней ходьбы по улицам в поисках жилья. Уже несколько месяцев они таким образом проводят выходные. Проблема в деньгах: Зигги, авиамеханик в «Эль Аль», развивающейся, но все же небольшой авиакомпании, зарабатывает не очень много, а после смерти президента рабочие часы Ливи в доме Вейцманов были урезаны.

– Мы не можем себе позволить ни одну из них, – с раздражением говорит Ливи Магде. – И пойми меня правильно, дело не в том, что они дорогие.

– В Израиле теперь так много народа, и, похоже, все хотят жить в Реховоте, – жалуется Зигги.

– У вас есть время, что-нибудь найдете, – утешает Магда.

– Я хочу найти для твоей сестры идеальное место, – объясняет Зигги.

Ливи поворачивается к нему, и он целует ее.

– Мне все равно, где жить, лишь бы быть вместе, – говорит она.

– Если мы в скором времени ничего не найдем, ты захочешь взять свои слова обратно.

– Как бы то ни было, – с умным видом заявляет Ливи, – можешь поставить на кон свою жизнь, что мы жили в местах и похуже.

Магда с Ливи смеются, но Зигги сохраняет серьезность.

– Ливи Меллер, ты единственный человек, отпускающий шутки по поводу жизни в концентрационном лагере.

– Зигги, она не шутит, – произносит Магда, и он выдавливает из себя улыбку.

– Так или иначе, в качестве последнего прибежища я могу обратиться к своему другу Саадию Масуду, у которого есть небольшая ферма с несколькими постройками неподалеку от города. – Зигги вздыхает. – Могу спросить, есть ли у него пустующая хибарка.

– В Биркенау пустующая хибарка была бы пределом мечтаний, – говорит Ливи с огоньком в глазах.

За неделю до свадьбы Ливи и Зигги показывают единственную пустующую постройку на ферме Саадия.

– Здесь я в холодные ночи держал коз, – с ухмылкой произносит он.

Ливи не волнует, что он араб. Она приехала в Израиль с надеждой в сердце, а этот человек предлагает им жилье. Для Ливи он друг.

Она заглядывает внутрь. В хибарке нет окон, и в одной стене осталось отверстие для входа и выхода коз.

– Мы можем прибраться здесь, и у меня есть небольшая газовая плита. Поблизости есть водопроводный кран, и вы можете пользоваться ванной комнатой в нашем доме. Вам решать, но, если захотите, хибарка ваша.

– Что скажешь? – сморщив нос, спрашивает Зигги.

Ливи слышит в его голосе сомнение – это жилье хуже, чем он себе представлял.

Ливи вздыхает, но при этом улыбается:

– Как и говорила, я жила в менее приятных местах. Можем сделать уборку, и здесь достаточно места для кровати. В хорошую погоду можем есть на улице.

– Ты уверена? – Зигги удивлен.

– Знаешь, я не стала бы здесь жить одна. Если я страдаю, то и ты тоже. Так что нам обоим какое-то время придется потерпеть.