Три шага из детства

Машину стали грузить с вечера, и все дружно переругались. Зато мы с мамой даже перестали расстраиваться, что нам придется тащиться на перекладных, потому что Лидочкин драгоценный «матисс» был забит доверху и было непонятно, сможет ли он вообще стронуться с места.

Растрепанная и раскрасневшаяся Лидочка, свирепо раздувая ноздри, отбивалась от детской ванночки, складного кресла и огромной алюминиевой кастрюли, явно прибывшей когда-то из «горячей точки», потому что в ней можно было сварить обед для роты солдат.

– Семья уродов! Давно пора было все выкинуть на помойку! – орала Лидочка.

Когда мы с мамой, нагруженные вещами и утрясенные автобусом до тошноты, наконец добрались до деревни, там нас уже ожидали бабушка и Лида.

Причина их подозрительно бурной радости при нашем появлении была проста: они забыли ключи от дачи.

Мы все с надеждой посмотрели на маму.

– Но я, э-э-э, думала, – она беспомощно обвела всех глазами, – что ты, мамочка, их взяла!

У бабушки было такое виноватое и растерянное лицо, что даже смотреть на нее было неловко.

– Я, всегда я, всё я! – сердилась она, сморкаясь в большой носовой платок.

Чтобы не слушать их препирательства, я тихо зашла за угол дома и оказалась около раскидистой черемухи, на нижних ветках которой, застрявших в траве, уже расцвели душистые грозди. И, втягивая и носом, и ртом их аромат, думала: как здо́рово, что мы не остались на праздники в пыльном городе, а все-таки раскачались и выбрались на дачу.

Наши соседи еще не приезжали, и дом, окруженный кустами и деревьями, жил своей загадочной жизнью.

Когда я вернулась, они уже устали ругаться.

– Давайте построим вигвам, – предложила я.

Но сначала все решили перекусить. Мы с мамой расстелили скатерть на травке перед верандой. Бабушка стала доставать из необъятной сумки огромное количество всякой еды. И жизнь стала прекрасной.

Потом Лида с мамой блаженно развалились на траве, несмотря на бабушкино бурчание:

– Не смейте лежать на сырой земле – простудитесь!

Но ее, конечно, никто не слушал.

Из кустов появился Тузик, который пережил зиму, и теперь, облизываясь, умильно глядел на нашу скатерть-самобранку. Он так мне улыбался, что я тихонько стала подкидывать ему куски. Но бабушка тут же запретила:

– Еще чего! Сейчас он вмиг сожрет наши трехдневные запасы!

Пес все понял, обиделся и исчез.

Затем мы вынули рамы в одном из окон, и я пролезла в дом, но замок на двери все равно пришлось сломать, потому что бабушка наотрез отказалась «на посмешище всей деревне лазать в окно!».

В пустом доме в одну комнату с небольшой кухней, половину которой занимала большая русская печь, было тихо, стыло и пахло пылью и старыми вещами, как всегда пахнет в домах, в которых давно не жили. Домотканые цветные половики и стол были в россыпи мышиных какашек.

Когда убрали мусор, вымыли полы, разложили вещи и затопили печку, которая весело занялась, стало уютно и тепло.

Утром все увлеченно копали грядки под лук и зелень, а я убежала на речку. Около сухого тростника цвела солнечная калужница, в ольхе распевали птицы, а в ледяной прозрачной воде отражалось весеннее небо. Речной песок на берегу был ровным, чистым и на него еще «не ступала нога человека». Я почувствовала себя Робинзоном, села на поваленный ствол ивы и стала восторженно смотреть на стаи гусей, возвращающихся с юга. Они летели косяками и радостно кричали. От свежего воздуха кружилась голова и хотелось превратиться в птицу, чтобы, взмыв в небо, улететь от всех будущих экзаменов и других дурацких проблем.

По пути домой я в большой луже на дороге обнаружила крупную, еще не проснувшуюся лягушку. Она пока что не прогрелась на солнце и вяло свесила лапки с моей ладони.

Около веранды на раскладушке возлежала Лидочка – принимала воздушные ванны. Майское солнце рассы́пало множество веснушек по ее лицу, рот был приоткрыт и тонко высвистывал храпоток.

Хмыкнув: «Долгожданный принц!» – я сунула лягушку ей под нос.

Сквозь прикрытые ресницы Лидочка вдруг увидела два выпученных желтых лягушачьих глаза и скребущие воздух когтистые лапки и с визгом подлетела на раскладушке:

– Ой! Что это?! Ну что за дрянь!

Последнее, естественно, было адресовано мне, но я уже была на крыльце, поближе к бабушке.

Вечером я помогала убирать и таскать сухую траву и мусор в костер, куда мы заранее закопали картошку. А потом, обжигая пальцы и перепачкавшись в золе, весело ели посыпанный солью печеный картофель.

На майском солнце все замечательно загорели и посвежели.

На следующий день мы зашли с дарами к хозяйке, тете Клаве, посидели там, выслушивая деревенские новости, а я вежливо разглядывала фотографии ее сына Васи, которого осенью забрали в армию.

Со всех стен мне глуповато улыбался юный солдат, круглоголовый, конопатый, с оттопыренными ушами. А довольная тетя Клава убеждала нас: «Армия сделает из него человека!» А то она, тетя Клава, переживая Васин переходный возраст, весь ковш для воды об его голову обстучала – аж ручка отлетела…

И мы задумчиво обозрели остатки помятого алюминиевого ковша.