Три шага к опасности

Лех стискивает зубы. Он уже читал это у какого-то философа: наверное, первый шаг к потере самостоятельности, к опасности был сделан, когда люди научились грамоте. Затем второй шаг — промышленная революция, в ходе которой машины взяли на себя физический труд. А теперь совершилась и научная революция, когда машины стали считать и думать, и все это будто бы очень плохо. Но с другой стороны, разве возможно для человечества оставаться вечно с каменным топором в руках? Может быть, не машины виноваты, ведь есть же страны, где они не пугают людей. Скорее, дело в том, что обществу наживы некуда дальше идти, оно изживает себя. Когда-то оно годилось «каждый сам за себя». Но теперь это гибельно. Уже нельзя не думать о счастье других, иначе могущественные силы экономики опять низведут человека в положение раба природы, но только другой, механической, машинной.

Лех сжимает кулаки и оглядывается. Он вспоминает испугавший его утренний голос по радио, разговоры о «сокрушителях» и то, как странно ведет себя последнее время Чисон. Конечно, уже наступает кризис. Надо обязательно найти тех, кто хочет протестовать и бороться. Успеть объединить их, пока еще не поздно и сам он с Ви еще не погибли.

Спасти декабра!

Снизу приглушенно доносились крики и кашель слоночеров. Вернее, не совсем снизу. Просто звукоискатель-автомат, бесцельно шаривший вокруг, поймал этот шум и донес сюда, в прозрачную просторную кабину, на стометровую высоту.

Андрей, не вставая, протянул руку, тронул рычажок под микрофоном, и звук чуть стих.

Все было в порядке.

Венерианское вечереющее небо бескрайним куполом стояло над головой. В зените оно было белесо-зеленым — того нездорового оттенка, который впервые отметили здесь около пятидесяти лет назад. К западу зеленый переходил в белесо-синеватый, затем синий, фиолетовый и, наконец, над самым хребтом Эйнштейна, в пурпурный. Солнце скрылось за гигантской неподвижной тучей, его лучи кое-где радужно пробивали плотные карминные массы, вырывая внизу из полумрака отдельные склоны и пики горной системы, голые, безжизненные. Было чуть туманно, в воздухе стояла тяжесть. Атмосфера расположилась в несколько этажей и так застыла. Казалось, эту неподвижность можно даже потрогать рукой.

Рельеф внизу выглядел как жеваная, мятая, темная бумага. Только поверхность озера в пяти километрах от Центра отражала небо, была светлой, напоминая жидкий, застывающий металл из домны — яркое пятно среди чересполосицы, среди окаменевшей сумятицы провалов и возвышений.

Все было в порядке вокруг, и все равно ощущение тревоги не покидало Андрея. Предчувствие надвигающейся беды. Страх, который тем сильнее, чем меньше для него логических оснований. Дежурный подумал, что так могло быть, вероятно, у солдат во время войны: фронт замер, ни выстрела, ничего не известно, но тишина предвещает…

Он опять осмотрелся.

Ожидалось, правда, землетрясение, но Центр был готов к нему. Система блоков, талей, стрел, тысячетонные (и такие легкие на вид) ажурные конструкции сбалансировали бы так, чтоб оставить в неприкосновенности и научные, и жилые, и производственные блоки. Центр выдержал тут уже десятки сбросов.

Впрочем, и разрушься Центр, это не имело бы большого значения. Он был брошен, не нужен, так же как и другие центры и опустевшие города. Люди ушли, покинули планету, и только два человека оставались пока здесь. Он сам, Андрей, и Вост (второй дежурный). Лишь они двое и погибли бы на Венере, вспучись она землетрясениями вся сразу. Но такого-то не могло быть.