Три сонета Шекспира

Как только Наталья закончила третий курс, Сергей Михайлович посадил ее замдиректора «Цитрусового». Наталья впервые тогда поняла, что есть настоящее дело, когда не только нужно языком трепать, но и головой думать. Люди к ней потянулись. Потому как идеи у нее в голове крутились свежие, прямо, можно сказать, с передового фронта науки — более того, удавалось ей эти идеи и проталкивать на самом высоком областном уровне, и осуществлять, польза от них стала очевидной, и все это замечали. «Цитрусовый» весной зацвел не только садами. Потянувшихся к ней людей Разинская быстро сколотила в крепкую оппозицию тогдашнему директору. Короче, как только Наталья получила диплом, так старый директор пошел на пенсию. Но злые языки молчали, нечего было сказать. Видели люди: Разинскую руководителем поставили правильно. По делу, по квалификации, по знанию, по сноровке. Молода, конечно, да все при ней. Естественно, Кубань в Шампань, а инские степи в рейнскую долину не превратились, хоть и были к тому потуги. Но… бесхозяйственность, что царила при старом директоре в уборке, сдаче, приемке урожая, внешне исчезла. Наталья скоро и толково обернула внутренний развал себе на конкретную личную пользу, денежную выгоду — Сергей Михайлович не вечен, как ни крути с ним любовь. А нужные связи завелись на обкомовских ужинах. Там же знали, с кем она, чья она… И уже не надо было Сергею Михайловичу во всеуслышание лгать, что Наталью Валериановну попозже домой отвезут, поскольку ей недалече. Последнее, что успел сделать для нее Сергей Михайлович, это определить на новую учебу. Протолкнул на высоком уровне, и поехала Наташа в Москву учиться очно на два года, чтоб вернуться крепким советским функционером. В Инске жить, уже из Инска «Цитрусовым» руководить, и не только «Цитрусовым». Работу с мандаринами она активизировала, Гуляева к ней приставила. Потому что товарки по московской учебе рассказывали, сколько по нынешним временам такая должность стоит. Чем южнее, тем дороже. Чем восточнее, тем еще дороже. Наталья жила как раз посредине. Выходило, с одной стороны, беречь надо Сергея Михайловича, а с другой — обеспечить себя деньгами, а сделать это можно было, только придумав фокус с урожаем-однодневкой, кроме того, ей теперь и с Гуляевым приходилось делиться…

Товарки сокрушались, утешались, вспоминая пословицу — сколько не заплати, все не дороже денег. А она, Наталья Разинская, уж куда дороже заплатила. Ну, ей и вернуться должно сторицей. К Сергею Михайловичу по выходным летала самолетом.

Через два года, как она вступила в должность предоблисполкома, Сергей Михайлович умер. Можно сказать, у нее на руках. Она ему глаза закрыла. Потом натянула на деревенеющее тело пижаму и уехала к себе, глуша слезы. Дверь оставила открытой. Утром приедет за ним шофер, сделает остальное… — тем успокаивала совесть. Не жена же она ему, чтоб сидеть у его смертного одра. Наложница. А на ложе с ним больше делать было нечего.

Гуляев давно за ней увивался. Когда она директорствовала, он главным специалистом был, между боксерскими раундами успел как-то Тимирязевку окончить. Сплетням Валентин не верил. Потому как считал, что после пятидесяти мужик уже и не мужик вовсе, тем более после инфаркта. Как спортсмен, он более-менее в физиологии разбирался. Гуляеву Наталья наплела про московского соблазнителя и сошлась с ним, чтоб не так одиноко было и чтоб не ломал он в «Цитрусовом» ее порядки, да чтоб не зарывался, не обворовывал ее ненароком, да не только ее — Шатурко, Иванцов, Николаев уже были к делу подключены, без их прикрытия бизнес бы не пошел, ежу ясно. Наталья следила, чтоб всем доставалось весомо, по деловому участию. Николаев вот только не брал. Но потворствовал. Наталья на него не сердилась — на ее долю больше оставалось. А вот понять, почему он не берет, не могла. Впрочем, Николаев компенсацию имел: пришел капитаном, уже подполковник, академию помогли закончить. Человеком сделали бывшего морячка, который имел весьма скромную специальность учителя средней школы. Наталья хотела про Николаева Гуляеву сказать: мол, дурной он, за так отрабатывает, только что ж это он так на девке сломался… Да глянула — спит родимый, нос вспотел. И она задремала. Любила она спать в деревенской тишине. Наутро голова ясная, работает, как ЭВМ. И на душе чисто.

XVIII

Дом Пряхиной был не чета развалюхе, где жила ее дочь. «И почему бы молодым тут не обосноваться? — невольно подумала Виртанен. — Все в город тянет… В город, рождающий для сельского жителя массу неразрешимых проблем, ставящий ему одному известные капканы, дразнящий соблазнами. Кто знает, не пошел бы Иванцов ради квартиры в УВД, может быть, и жив был бы по сей день…»

Виртанен постучала в застекленную дверь веранды. Откликнулись не скоро. Отодвинулась занавеска, и через стекло Любовь Карловна увидела полное, как у Надежды, моложавое лицо с утомленным, но добрым взглядом ясных глаз.

Дверь отворилась.

Виртанен протянула свое удостоверение.

— Доброе утро, Зинаида Агеевна. Я хотела видеть Надежду Васильевну.

Брови Пряхиной медленно поползли вверх.