Три сонета Шекспира

— В подполье вашей кухни, Надежда Васильевна, обнаружен канцелярский сейф.

Иванцова затравленно посмотрела на Виртанен. Люба специально резко изменила направление допроса. Ей нужна была реакция Надежды на известие об обыске. Да, испугалась не на шутку. Значит, следствие на верном пути.

— Мы нашли его пустым, — продолжала Виртанен. — Но у задней стенки застряли деньги. Пятьдесят рублей одной бумажкой. Не думаю, чтобы сейф и тщательно оборудованный тайник служили для хранения столь, в общем, незначительной суммы. Сколько там было и где эти деньги сейчас?

Лицо Иванцовой обвисло.

— Не знаю, — тупо ответила она.

— Откуда эти деньги брались, тоже не знаете?

И вдруг глаза этой тихони налились злобой, покраснели:

— Вы у Николаева Феликса Николаевича спросите, откуда Иванцов деньги в дом приносил! Он-то знает, да помалкивает, да вас за нос водит, хорошенький такой! — выпалила она с ненавистью.

— Вы не много берете на себя? — подавляя высокомерный тон, спросила Виртанен, а сама подумала: «Как смеет эта баба говорить такое, как язык у нее поворачивается?!!»

— Ну! — продолжала та. — Раз в год, а то и два муж куш закладывал в подполье — тысячу рублей! Большой куш — для нас большой, а для тех, кто ему отваливал, так, сдача…

— Когда последний раз муж принес деньги?

— Должен был восемнадцатого принести, да не принес. Может, ему не дали? А чтобы не просил — прирезали?

Люба взяла себя в руки.

— Давайте присядем, Надежда Васильевна, я буду записывать ваши показания. А вы мне спокойно и обстоятельно все поясните. Кто передавал вашему мужу деньги, за что?

— Помните, Любовь Карловна, вы все допытывались, кто шахеры-махеры в милиции покрывает? Он, Феликс Николаевич, и покрывает. Тоже можете в свой протокол внести. Коль у меня дома дело до обыска дошло, зачем же мне теперь молчать, легче не станет. А дальше ваше дело разбираться.

— Я сейчас приглашу подполковника Николаева. Вы повторите это при нем?

— А сколько хотите! Мне уже все равно. Это раньше я вас боялась, а теперь уже все без разницы…

— Хотите сказать, боялись, что обнаружится тайник?

— Вообще боялась, а теперь… без разницы. Зовите, зовите своего Николаева, — Иванцова скрестила руки на груди, поджала губы и победно посмотрела на Виртанен.

У Любы задрожали колени. Но она поднялась и вышла в сад. Николаев, как сторожевой пес, караулил на крыльце. Как ему сказать? Люба только молча кивнула, показывая, что он может зайти. Она внимательно контролировала реакцию Иванцовой и Николаева на встречу лицом к лицу.

Николаев был явно обескуражен, но смотрел невозмутимо, почти спокойно. Иванцова сразу спрятала горящие глаза — мука, неизбывное отчаяние появились в ее лице.

«И в этом страдании, — невольно сочувствуя ей, поняла Виртанен, — она готова клеветать, порочить… Бедная женщина, не ведает, что творит. Конечно, ей же очень страшно. Она спасается, как умеет… А по-честному, по-честному сил не хватает».

— Товарищ подполковник, — чеканно заговорила Виртанен, — только что Надежда Васильевна Иванцова заявила мне, что вы, Николаев Феликс Николаевич, знаете об источнике нетрудовых доходов покойного сержанта Иванцова.

— Нет, этого я не знал, не знаю и знать не могу, — спокойно произнес Николаев. В его лице появилось отчужденное презрительное выражение.

— Но ведь вы, вы, — сорвалась вдруг на крик Иванцова, — поменяли график дежурства! Дмитрий шестнадцатого должен был выходить, вышел восемнадцатого, когда его убили!

— Да, я изменил график на основании заявления вашего мужа и разрешающей резолюции Хрисанфова. Если я верно помню, у вас болел ребенок, сержант Иванцов просил освободить ему дневные часы. Вы, Надежда Васильевна, насколько мне не изменяет память, не брали бюллетень, который вам оплачивается только на восемьдесят процентов.

— Митя говорил другое, — голос Иванцовой задрожал. — Да, ребенок болел, верно. Но Митя говорил: восемнадцатого сам дежурит, я специально с ним договорился, я с ним потолкую: или — или…

— Что это значит? — остановила Виртанен Иванцову, обращаясь к Николаеву. — Какая альтернатива могла возникнуть?

— Скорее всего речь идет о жилищном вопросе, который Иванцов поднял, в нарушение всех инструкций настроив рацию на мой селектор. Об этом мы уже говорили с вами, Любовь Карловна. Никаких альтернатив Иванцов передо мной не выдвигал. — Николаев все так же спокойно говорил, с достоинством — он ведь сейчас говорил правду, не лукавил перед Любой. Как только Иванцов повел тогда речь об ордере, Николаев прервал связь, указав сержанту на недопустимость внеслужебных переговоров в эфире. «Видимо, доложив, что груз мандаринов прошел нормально, Иванцов имел намерение меня шантажировать, — думал Николаев сейчас, — но этой возможности я ему не дал. Хоть тут бог спас».

— Не-е-е-т! — ехидно закричала Иванцова. — Не-е-ет! — и грубо, хамски принялась «тыкать». — Ты знаешь, подполковник, о чем был разговор. Или квартиру давай, или Митя про все твои дела сообщит! Вот, Любовь Карловна, почему его убили, вот почему Николаев убийц покрывает! Мандаринчики…

— Почему вы упомянули о мандаринах? — в упор спросила Виртанен.