Три страны света

Ставни старого домика были закрыты. В комнате, мрачно освещенной, лежала женщина, довольно красивая, но страшно худая и бледная. Авдотья Петровна, в углу, мыла новорожденного, поминутно оглядываясь на больную. Проворно вымыв ребенка и запеленав его, она подошла к кровати и тихо сказала:

— Поздравляю вас с сыном.

Мать открыла глаза и с испугом оглядела комнату. Увидав Авдотью Петровну с ребенком, она болезненно вскрикнула, дрожащими руками схватила дитя и пристально взглянула ему в личико, потом распеленала его и радостно прошептала:

— Боже, ты услышал мою молитву!

И она начала осыпать своего сына поцелуями.

— Тише, осторожнее! вам вредно волнение, — говорила Авдотья Петровна, любуясь радостью матери.

— О, дайте мне на него насмотреться!.. Он не похож на своего отца!..

— И мать снова целовала сына.

— Успокойтесь! вы еще очень слабы; будет время налюбоваться! — говорила растроганная Авдотья Петровна.

Но мать сильно вздрогнула и дико закричала, прижимая сына к своей груди:

— Нет! он его не увидит! Пусть он лучше никогда не знает своего отца и своей матери!

— Что вы? как можно!

И Авдотья Петровна невольно схватила ребенка из слабых рук матери.

— Куда вы хотите его нести! — воскликнула мать. — О, ради бога, спрячьте его!

Она вскочила с постели, упала на колени перед Авдотьей Петровной и раздирающим голосом повторила:

— Спрячьте его! спасите его!.. он злодей, он убьет ребенка. Я готова умереть, только бы он не знал и не видал его. Спасите, спасите!..

Несчастная женщина с страшными криками упала на пол, и стоны наполнили комнату. Потом она вдруг смолкла и, лежа на полу с закрытыми глазами, тяжело дышала и вздрагивала. Авдотья Петровна плакала. Поцеловав ребенка, она бережно положила его на кровать, стала на колени возле матери и начала успокаивать ее:

— Хорошо, я все сделаю. Я знаю его: он способен на все. Но не убивайте себя, опомнитесь!

Тихо приподнялась мать, схватила руку Авдотьи Петровны и с жаром поцеловала ее.

— Ах, что вы? как можно!

И Авдотья Петровна покраснела; слезы потекли у ней по лицу. Мать сказала:

— Вы добры! вы знаете мое положение… Сжальтесь над бедным ребенком, сжальтесь надо мной… Видит бог я чиста: но его подозрения…

— Что же мне делать? чего хотите вы? — спросила Авдотья Петровна.

— Чего я хочу? — дико спросила мать. — Чтобы он не знал своего сына, которого он будет так же мучить, как мучил его мать. Чудовище злое и подозрительное, он… О, вы его не знаете!

— Говорят, он просто злодей, — невольно сказала Авдотья Петровна.

— А, вы теперь сами говорите, что он злодей? — воскликнула радостно мать. — Как же можно ему показать сына, когда еще до рождения несчастному ребенку готовились угрозы и страдания? Нет, нет! Вы поможете мне скрыть моего сына! вы сжалитесь над умирающей женщиной, которая вас будет благословлять как спасительницу ее ребенка!

— Если бы можно было, я рада бы помочь вам.

— О, время и возможность есть, только захотите. Я скрывала время своей беременности, и вы можете сказать, что я выкинула.

— Что же делать с ребенком? куда его девать?

— Да, вы правы: он всюду отыщет его, он украдет его у меня и скажет, что я виновата!

— У нас здесь в городе почти никого нет, кому бы подкинуть: житье ему будет плохое.

С минуту длилось молчание.

— Боже! благодарю тебя!.. — воскликнула вдруг больная и, скрестив руки, стала на колени и усердно молилась.

Окончив молитву, она твердым голосом сказала:

— Дайте скорее бумагу и перо.

Все было подано. Дрожа всем телом, Авдотья Петровна подвела больную к столу. Окончив письмо, больная подала его Авдотье Петровне.

— Прочтите: так ли я написала? голова моя горит; я не могу ничего обдумать, я худо вижу…

— Хорошо, — сказала Авдотья Петровна, — да к кому же?

— Вот и адрес к будущему отцу моего сына, — перебила больная.

Авдотья Петровна, прочитав адрес, радостно вскрикнула:

— О, ваш ребенок будет счастлив! Вы поручаете его судьбу самому доброму, благородному — и богатому человеку, какого только я знаю…

— Не правда ли? я могу умереть спокойно… Да, я умру, — тихо прибавила больная, приложив руку к своей голове: — посмотрите, как она горит: я вся горю… мне душно!

Больная начала метаться.

— Лягте, ради бога, лягте!

— Зачем мне беречь себя? чтоб снова терпеть горе и унижение? Зачем я буду жить, когда я бросаю своего ребенка? Нет, я не брошу его, не отдам… я не могу его отдать… Пусть он страдает вместе с своей матерью и пусть в страданиях узнает своего отца… Господи! за что я так несчастна?

И больная зарыдала.

— Полноте, не огорчайтесь! Вы можете расхвораться и наделаете мне хлопот, — сказала Авдотья Петровна, стараясь скрыть свои слезы,

— Простите, я виновата; но войдите в мое положение: я мать; понимаете ли вы, что значит быть матерью?

— Даже очень хорошо понимаю, — с живостью отвечала Авдотья Петровна, — и знаю, что ничего не может быть ужаснее разлуки с своим ребенком.

— А! вы тоже испытали такое несчастие? — спросила больная, и в голосе ее звучало удовольствие, будто радовалась она, что есть и еще женщины, разлученные с детьми.