Три версии

— Хотел сразу к вам прийти, — медленно, с натугой говорил он, — как только приехал. Но с женой совсем худо. Уж лучше плакала бы… Знаете, на душе полная пустота… как будто и нет меня. — Взгляд у него был безжизненный. — Не укладывается в голове… Не верю… Привез ему сценарии итальянского кино. В Москве достал. В букинистическом магазине. Он ведь после школы хотел во ВГИК поступать.

Федор Борисович не называл сына по имени, словно боялся произносить его имя вслух.

— Федор Борисович, — сказал я, — к сожалению, ничего уже не поправишь. Это жестоко с моей стороны так говорить, но у меня нет иного выхода…

Гладышев сидел, не изменив позы, и взгляд его устремленный на меня, был таким же неподвижным.

— В воскресенье, — продолжал я, — ваш сын погиб. В понедельник мне поручили вести расследование.

Он шевельнул пальцами.

— Есть некоторые обстоятельства, Федор Борисович, в которых без вашей помощи мне будет сложно разобраться. И я надеюсь на вашу помощь, потому что — еще раз повторю — Никиту не воскресишь, но как он погиб и почему должно быть установлено.

— Да, — глухо произнес Гладышев. — Я тоже хочу знать, почему погиб мой сын. Я готов помочь вам и отвечу на любой вопрос.

Я молча поднялся и направился к сейфу. Открыл его и достал оттуда письмо Тереховой. Вернувшись к столу протянул листок Гладышеву.

— На вас поступила анонимка, Федор Борисович. Мы получили ее шестнадцатого мая.

Гладышев развернул листок, прочитал написанное, снова сложил бумагу и вернул письмо мне, не проронив ни слова.

— Это ложь, Федор Борисович? — тихо спросил я.

— Не совсем, — ответил он глядя мне в глаза. — Кое-что правда. Но больше неправды. От незнания. Да бог с ней, с этой анонимкой. У меня для вас новость посерьезнее. — Он вынул из кармана тетрадный лист. — Это письмо мы с женой получили сегодня. Прошу вас ознакомиться.

Я прочитал: “Дорогие мои, получила тринадцатого мая письмо от Никиты, ничего не могу понять, Всего одна строчка: “Наташа, наш с тобой отец — ничтожество!” Что у вас случилось? Я очень обеспокоена. Папа немедленно сообщи мне. Наташа”.

Как ударило: “Выходит, Терехова не солгала — у Федора Борисовича была дочь”.

— Очевидно, Дмитрий Васильевич вы не знаете, — проговорил Гладышев, — что у меня есть дочь, которую зовут Наташа.

— Вы ошибаетесь, Федор Борисович, — спокойно возразил я. — Мне известно об этом.

— А-а, тем лучше… Молодая женщина которую я целовал на вокзале, это и есть Наташа. Вообще-то я недавно узнал, что у меня есть дочь. Но вам это интересно, нужно?

— Да, — кивнул я. — Особенно теперь, после ее письма!

— Всего одна строчка, — его голос дрогнул, — а какая страшная и… Почему он так написал обо мне — вот о чем я думаю весь день.

— Вы не чувствуете своей вины перед Никитой?

— Нет! Мне всегда казалось, что сын любит меня и доверяет мне.

— Я тоже слышал, что у вас с ним были дружные отношения. Простите, а с женой?

— С Екатериной Ивановной?! Мы прожили вместе двадцать лет. У нас не было даже размолвок.

— Ваша жена никогда не говорила, что однажды ей позвонили и сказали, что между вами и вашей секретаршей…

— Да, да, — закивал Гладышев. — Такое случаи имел место. Звонила какая-то женщина и сказала, что Нина Феликсовна Доценко — моя любовница. Однако жена не стала продолжать разговор.

— Вы можете предположить, кто звонил?

— Думаю, что это сделала наша соседка, Клавдия Потаповна Терехова.

— Почему вы так полагаете?

— Тут малоприятная история. Дело в том, что мой бывший шофер Василий Петрович был мужем Тереховой. А потом ушел от нее: он женился на Нине Феликсовне. Терехова же почему-то посчитала виновным в этом меня. Я разговаривал с Василием Петровичем. Он долго не хотел объяснять причину своего разрыва с Тереховой…

— A разве он ушел от нее не потому, что сошелся с Доценко? — перебил я.

— Это скорее было следствием причины, — возразил Гладышев. — Видите ли Василий Петрович однажды случайно застал у своей жены мужчину в ситуации недвусмысленной, очевидной.

— Ах, так…

— Но Клавдии Потаповне, видимо, было легче считать виноватым кого-то другого, а не себя. Ладно, бог с ней. Наверное, я должен был предложить Доценко другую работу после того, как Терехов подал заявление об уходе. И тем самым прекратить всякие досужие разговоры о нас, которые ходили в тресте. Я этого не сделал.

— Почему?

— Ну, хотя бы потому, чтобы не считали, будто эти разговоры имеют какое-либо основание! И была еще причина. Вероятно, малоубедительная. Что поделаешь, Дмитрий Васильевич, человек состоит не из одной силы, у него имеются и свои слабости. Нина Феликсовна очень похожа на одну женщину, которая спасла мне жизнь во время войны, — на партизанскую медсестру Валентину Федорову. Она вытащила меня во время боя из-под огня, а сама погибла. И лет ей было тогда столько же сколько Нине сегодня. Когда я впервые увидел Доценко, то был поражен ее сходством с Валей Федоровой… Мне очень трудно расстаться с Ниной Феликсовной…

— А как вы оказались в партизанах? — спросил я.