Три версты с гаком. Я спешу за счастьем

Отбросив полог, Артём увидел голубой квадрат неба и красный флаг поселкового Совета, левее флага — купол водонапорной башни. Над ним носились стрижи. Они свили себе гнездо на башне. Иногда, словно черная молния, один из них устремлялся с неба на купол и исчезал в невидимой снизу щели.

Натянув синие спортивные штаны, он полуголый выскакивает на заваленную строительным материалом и мусором лужайку. Яркая зелёная трава буйно растёт на свободных клочках земли. В огороде взошли картошка, лук, укроп, морковь. Это сосед дал семян, и Артём впервые в жизни все это сам посадил. Сосед сказал, что земля не терпит бесхозяйственности и ему будет очень неприятно видеть, если чертополох оккупирует десятилетиями ухоженную землю.

Достав из колодца ведро ледяной воды, Артём стал, фыркая, умываться, плескать на шею, плечи, грудь. Иногда он морщился, прикасаясь к синякам. Великое дело — привычка. Хотя ныли мышцы, ломило в боку, Артём тем не менее сделал зарядку.

Послышался негромкий смех. Артём обернулся и увидел, как тоненькая девичья фигурка спряталась за поленницу в соседнем дворе. Это пятнадцатилетняя дочь Николая Даниловича — Маша. Вместе с одноклассниками она целый месяц работала в совхозе на производственной практике. И вот на днях вернулась. Наверное, со стороны смешно смотреть на него. Интересно девчонке: что это за странный бородач тут объявился?

4

Днём у калитки остановился невзрачный мужичонка в гимнастёрке и кепочке блином. Наклоняя голову то на один бок, то на другой, долго разглядывал сруб. Лицо хмурое, губы шевелятся, будто разговаривает сам с собой. На Артёма — тот вставлял в отремонтированную раму стекло — не обращал внимания.

Рядом с ним стоял великолепный фокстерьер и, задирая бородатую морду, смотрел на него смышлёными глазами. Артём бросил работу и уставился на эту странную пару. В посёлке много было собак, в основном дворняги. А тут фокстерьер! И ещё при таком неказистом хозяине.

Сняв кепку, мужичонка поскрёб лысеющую голову и длинно выругался. Он даже сплюнул в сердцах. Разделяя его негодование, пёс тоже негромко рыкнул.

— Вы ко мне? — спросил Артём.

Хозяин собаки, бормоча что — то под нос, нехотя толкнул калитку. Теперь Артём разглядел его как следует: роста среднего, с бугристым багровым носом и мутноватыми, неопределённого цвета глазами. На загорелом с шелушащимися скулами лице щетина.

Вслед за ним степенно вошёл и пёс. Ошейник у него был из отличной кожи и украшен никелированными бляхами. Если хозяин был одет кое — как, то пёс гордо блистал своим дорогим ошейником.

— Здравия желаю, — буркнул мужичонка.

— Как вас величать?

— Хоть горшком назови, — не очень — то приветливо ответил человек, присаживаясь на бревна. — А его, — он глянул на собаку, — зовут Эдуард, антиллигент, значит… Я его стал называть Дурак, так обижается…

Пёс и вправду, услышав своё прозвище, поднял голову и, поглядев на хозяина умными тёмными глазами, заворчал, показав белые клыки.

— Не любит, когда дураком обзывают, как и человек… Не гляди, что скалится — не укусит. Ещё ни одного человека не укусил, а люди боятся. Вид у него такой сурьезный.

Эдуард — странное имя для собаки — зевнул и улёгся у ног хозяина. И даже глаза прикрыл. Только стриженые уши вздрагивали.

— Мой дед случайно не остался вам должен? — улыбнулся Артём. Больно уж ершистый вид у мужика.

— Дед твой, царствие ему небесное, никому не должен, — сказал мужик. — А вот я у него в долгу…

— Кто же вы?

— Спроси что — нибудь полегче, — ухмыльнулся мужик. — Слыхал такую поговорку: и швец, и жнец, и на дуде игрец? Вот и я из этого роду — племени… А ты, слышал, художник? Дед твой как — то говорил… Солдат и художников сразу узнаешь: солдат в форме, а художник при бороде… Правда, ты на Андрей Иваныча здорово смахиваешь. Артиста я тоже сразу определю: барская физиономия, гордый такой, при шляпе, а за душой и на маленькую не наскребёшь…

— Сердитый ты… — Артём тоже стал называть его на «ты».

— Сердитый… — возразил мужик. — Ты меня только увидел, а уже туда… характеризует! Может, я сроду такой. А кличут меня Васькой — плотником… Ну, а ежели тебе так несподручно — зови Василь Гаврилычем, только я не обижусь и на Ваську — плотника.

— Василь Гаврилыч, дорогой! — обрадовался Артём. — Тебя — то я и жду!

— Знаю, что ждёшь, — сказал Гаврилыч.

— Как же я тебя раньше — то здесь не видел? И собаку тоже?

— Вчера только вернулся с Эдом из лесу.

— Что же ты там делал?

— Делал… — Гаврилыч с сердцем сплюнул. — Корабельный лес губил. Переводил добро на дерьмо. Не бережём мы своё добро. Лес под корень, реки загаживаем… Слыхал, на той неделе в Вышнем Волочке какой — то сволочной заводишко разную пакость спустил в реку Цну? Три дня рыба шла кверху брюхом. Говорят, прямо в городе отравленный сом всплыл пудов на пять.

— Не слыхал, — сказал Артём.

— А, что попусту языком молоть! — махнул рукой Гаврилыч. — Когда — нибудь хватятся, да будет поздно.