Три версты с гаком

Короткая летняя ночь была на исходе. На востоке уже полыхали бледно–зеленые зарницы, над озером стлался полупрозрачный туман. Кое–где на спокойной поверхности, уже очистившейся от испарений, виднелись черные неподвижные лодки. Рыбаки ждали утреннюю зорьку. Озеро осталось позади, и снова по обеим сторонам шоссе замелькали сосны, ели, берёзы. Сразу за какой–то небольшой деревушкой Артём увидел лося. Мощный и такой же дымчато–серый, как занимающийся рассвет, он, чуть сгибая удивительно длинные ноги, не спеша пересёк шоссе и растворился в окроплённых росою кустах. Исчез, унеся на своих ветвистых рогах ночь.

Кошкин склонил голову на грудь и задремал. Артём повёл машину тише. «А что, — подумал он, — может быть, и мне стать дружинником, как Кошкин… Вот Носков–то обрадуется…».

2

Утром возле поселкового остановился запылённый «газик». На крыльце появился Кирилл Евграфович. Он всегда встречал начальство у крыльца. Начальства хватало. Любая машина, которая притормаживала возле поселкового, привозила начальство. И районное, и областное, и ведомственное.

Было жарко. На проводах млели ласточки. У клуба на скамейке дремал Леха–электрик. На лоб надвинут выгоревший берет. На заборе висят кривые железные когти.

Артём помогал Гаврилычу вставлять рамы. Плотник украсил каркасы сверху и снизу резными наличниками. Когда Артём заметил, что это не что иное, как архитектурные излишества, не предусмотренные сметой, плотник сказал:

— Я с тебя, Иваныч, за эти самые излишества денег не возьму. Понял? Дом должен быть повёрнут к людям лицом. А если лицо неинтересное? Плоское и все в прыщах, тогда что? Плюнуть на такой дом хочется.

— Тогда другое дело, — рассмеялся Артём.

Носков и приезжие не пошли в контору. Уселись на скамейке под липой.

— Из района, — кивнул на них Гаврилыч, постукивая ребром ладони по краю рамы, которая туго входила в оконный проем. Артём поддерживал сбоку.

— Кто это такие? — спросил он.

— Начальников много, а я один… Всех разве запомнишь? Вон тот в очках будто знакомая личность… Из райисполкома, что ли. Я ему в прошлом году крышу крыл. Шифером. Обходительный такой. Угощал кофием… А второго вроде бы и не видел… Вот из районной милиции всех знаю… Они меня тоже. Чего зубы–то скалишь? Наш участковый Юрка меня завсегда понятым или свидетелем берет. Мы с ним приятели — водой не разольёшь. Когда первый раз к нам приехал, напустил на себя туману — не подойти! Взял я, значит, бутылку и вечерком подгребаю к нему. Прихожу, а он сидит в поселковом, там у него комнатка с телефоном, и в тетрадку чего–то пишет. Поговорили о том, о сём, вижу — парень серьёзный, соображает. Заочно в институте учится. Мне бы и не надо бутылку–то из кармана доставать, и так мы с ним понравились друг дружке, а я возьми сдуру и вытащи. Не могу, понимаешь, долго бутылку–то в кармане носить…

Захотел его подманить на пробочный поплавок. Куда там! Не клюнул. Сразу улыбаться перестал. Встал из–за стола, мундир одёрнул… В общем, выставил за дверь… Не за шиворот, понятно, этого не было… Вежливо так попросил покинуть евоную комнатку с телефоном. Не пьющий оказался, понимаешь.

— А зачем тебе, Гаврилыч, нужно было к нему в гости–то идти?

Плотник подогнал раму, точными ударами вбил несколько блестящих гвоздей. Слез с лестницы и наморщил лоб. Так всегда он делал, если что–либо его озадачивало.

— Пользы–то от милиции я, понятно, никакой не имею… — помолчав, сказал он. — Человек я выпивающий, надо же представиться по начальству… Лучше сам, чем люди представят. Бывает, наговорят такого, что другому и во сне не приснится… Особливо бабы. На что мы с Юркой приятели, а попадись я на пьяном деле — без звука отправит в район. У него мотоцикл с коляской в сараюшке стоит. Я её ему и поставил, сараюшку–то. Погрузит в свою трещотку, и покедова! А там, в суде, разговор короток: десять, а то и пятнадцать суток схлопочешь, и отрабатывай казённые харчи.

— И ты отрабатывал?

— Было дело, — скромно сказал Гаврилыч. — Как где какая пьянка, черт–те знает, я всегда почему–то оказываюсь поблизости. Ну, меня и загребают в свидетели… Все как на духу выложу. Раза два на товарищеском суде выступал. И милиция довольна, и мужики не в обиде. Другой невесть чего наплетёт по своей дурости, а я завсегда говорю по совести… А истина в таком деле, она, брат, всем по сердцу. В прошлом месяце у сельпо Ванька Дудкин ни с того ни с сего — хрясть меня бутылкой из–под красного по черепушке! Я голову–то немного отвернул, и попало в аккурат по уху. Тут бабы — они за хлебом стояли — шум подняли, крик. У меня кровь хлещет. Как раз подвернулся и Юрка. Дудкина за шкирку и в эту самую комнатку с телефоном. И меня, как пострадавшего. «Бил тебя Дудкин по голове бутылкой?» — спрашивает Юрка. «Нет, — ответствую я, — такого не было». Потому как врать и воровать я смолоду отучен.

«У тебя же кровь!» — сердится Юрка.