Три влечения. Любовь: вчера, сегодня и завтра

Экономическая, материальная основа брака – это основа, чуждая любви, внешняя и враждебная ей. Экономика и любовь – совершенно разные области человеческой жизни. Они лежат в разных измерениях, между ними нет естественных мостиков, и делать экономику основой любовных связей так же естественно, как растить дерево на камне.

Все знают, что с давних пор семья была экономической ячейкой общества. До последнего времени – а в некоторых странах и сейчас – она была даже производственной ячейкой.

В древние времена род заключал в себе всю человеческую жизнь. Внутри рода люди и работали, и добывали продукты, и управляли друг другом. Род был тогда обществом, общество – родом. Трудовые и управленческие обязанности, которые потом взяло на себя общество, еще не отделились от древней общины. Правда, в первобытные времена семья не была еще производственной, хозяйственной ячейкой. Такой ячейкой был род, а семья была его частью.

Потом управленческие обязанности перешли к обществу, а производственные, экономические – остались в семье. С распадом родового строя возник новый вид семьи – как производственной, экономической единицы. В этом был смысл переворотов в семье, которые нес с собой рабовладельческий строй.

Еще в феодальные времена семья – в трудовых слоях – была такой же по типу своему общественно-производственной ячейкой, как фабрики и аграрные хозяйства. Люди работали внутри семьи – на своем наделе или в своих мастерских, и сращение рабочей и домашней жизни было почти полным. Ремесленники и крестьяне занимались общественным производством внутри семьи, в ее рамках и производственные функции были одной из главных функций семьи.

Потом они отделились от нее, были переданы обществу – в этом был смысл капиталистической революции в семье, смысл нового разделения труда между семьей и обществом. (Впрочем, фермерские семьи в капиталистических странах все еще часто остаются производственными единицами.)

С ходом истории семья одну за другой отдает обществу многие свои обязанности, и не только производственные. Когда-то воспитание и обучение детей целиком лежало на плечах семьи. Теперь обучение и многое в воспитании выделилось из семьи, перешло в руки общества. Семья все больше освобождается от прошлых обязанностей, все больше двигается к идеалу настоящей человеческой семьи. Она все меньше остается непосредственно общественной ячейкой, и все больше становится ячейкой личной жизни.

Что думали в прошлом о будущем

Да здравствует общность жен

Споры о будущей любви и семье идут на земле много лет, в глубокую древность уходят и попытки предвидеть, какой будет любовь в идеальном обществе.

… В утопии Платона брак заключался на год, через год он сменялся, чтобы каждый мужчина имел за жизнь пятнадцать-двадцать жен, каждая женщина – пятнадцать-двадцать мужей.

Мужей и жен выбирают по жребию. Дети не знают отцов и матерей, со дня рождения их передают в общественные дома. Семьи у Платона нет, есть только любовные пары, которые возникают и распадаются каждый год.

В обществе Платона нет никакой индивидуальной любви – ни взрослой, ни родительской, ни детской. Его утопия отбрасывает личные чувства и заменяет их коллективными; вместо личной семьи возникает семья-общество, вместо личного материнства и отцовства – коллективное материнство и отцовство.

Конечно, все это построено на насилии: принудительное – по жребию, а не по чувству – соединение двух людей, насильственный их развод, принудительный отрыв детей от родителей.

Интересно, что нравы платоновского общества были во многом не утопией, а оттиском с жизни, они уже существовали в древней Спарте. Об этом говорит Плутарх в своих «Сравнительных жизнеописаниях». «Ликург, – пишет он, – первый решил, что дети принадлежат не родителям, а всему государству». Когда мальчикам исполнялось семь лет, Ликург отбирал их у родителей и разбивал по отрядам, чтобы они вместе жили, играли, трудились. «Главным следствием такого образа жизни была привычка повиноваться».

В те времена, говорит Плутарх, у спартанцев не было ревности и не было собственнического отношения к женам. «Спартанец разрешал вступать в связь со своей женой тому, кто об этом просил, чтобы та от него понесла, но женщина по-прежнему оставалась в доме мужа, и узы законного брака не расторгались».

Делали они это потому, что «единственной целью брака у спартанского законодателя было рождение детей», и Ликург хотел, «чтобы граждане рождались не от кого попало, а от лучших отцов и матерей».

Такая «общность жен и детей», говорит Плутарх, предполагает «полнейшее равнодушие к супруге». Тут он, возможно, преувеличивает, но в порядках Ликурга просвечивают какие-то отблески древнего группового брака, и видно, что любовь, которая, видимо, только недавно стала рождаться, еще не успела стать регулятором человеческих отношений. Это видно, впрочем, и из того, что рассказывает Плутарх о тогдашней свадьбе и об отношениях жены и мужа.