Три влечения. Любовь: вчера, сегодня и завтра

«Невест, – пишет он, – брали уводом… Жених, не пьяный, не размякший, но трезвый и как всегда пообедавший за общим столом, входил, распускал ей пояс и, взявши на руки, переносил на ложе. Пробыв с нею недолгое время, он скромно удалялся, чтобы по обыкновению лечь спать вместе с прочими юношами». И дальше он вел себя так же – жил среди своих сверстников, а к молодой жене наведывался тайно. «Так тянулось довольно долго: у иных уже дети рождались, а муж все еще не видел жены при дневном свете. Такая связь была не только упражнением в воздержанности и здравомыслии – тело благодаря ей всегда испытывало готовность к соитию, страсть оставалась новой и свежей, не пресыщенной и не ослабленной беспрепятственными встречами»[122].

В этом обычае есть, видимо, и свет и тень. Страсть молодых супругов дольше сохранялась свежей, потому что она была отсечена от быта, жила вне семейного уклада. Но женщина и мужчина тут – только ночные партнеры, и любовь их – только телесное влечение, только ночное чувство. Здесь только тело знает тело, только тело влечется к телу, а люди не знают друг друга и не влекутся друг к другу как люди.

От нравов и законов Ликурга пошли многие идеи, которые потом не раз встречались в истории.

…В утопическом Городе Солнца Кампанеллы было три правителя – Мощь, Мудрость и Любовь.

Но эта Любовь – еще далеко не любовь. Любви у Кампанеллы в общем-то нет, есть просто любовные связи, которые идут под надзором врачей и начальников. Людей у него называют «производителями», а на месте любви стоит «производство потомства».

«Начальники определяют, кто способен и кто вял к совокуплению и какие мужчины и женщины по строению своего тела более подходят друг к другу… Женщины статные и красивые соединяются только со статными и крепкими мужами; полные же – с худыми, а худые – с полными, дабы они хорошо и с пользой уравновешивали друг друга».

Подход к людям очень похож здесь на деловую ветеринарность. Человеческие букеты подбираются взыскательными руками. Здесь нет индивидуальной любви, нет личных склонностей и влечений, люди даже не выбирают друг друга – за них делают это начальники. В любви нет никакой свободы, никаких прав личности, нет и самой личности вообще. Человек здесь – не личность, а видовое существо.

Рождение детей – дело, «направленное ко благу государства, а не отдельных лиц, причем необходимо подчиняться властям».

«Производство потомства, – говорит Кампанелла, – имеет в виду интересы государства, а интересы частных лиц – лишь постольку, поскольку они являются частями Государства». Люди здесь – не люди, а атомы государства, и это отношение к ним как к муравьям резко не сходится с главной идеей «Города Солнца» – с идеей свободного и гуманного человека, о котором так много говорит Кампанелла. Мысли Кампанеллы о любви – самое отсталое, самое антигуманное, что есть в его книге. И поэтому так резко расколота на две половины вся его картина будущей жизни.

С этим коневодческим и тоталитарным порядком все-таки как-то уживается и любовь. «Если кто-нибудь страстно влюбится в женщину, – пишет Кампанелла, – то влюбленные могут и разговаривать, и шутить, и дарить друг другу венки из цветов или листьев, и подносить стихи». «Впрочем, – уточняет он, – любовь у них выражается скорее в дружбе, а не в пылком любовном вожделении»[123].

И выходит, что то, что мы зовем любовью, разделено у Кампанеллы на две части: телесная сторона любви стала «производством потомства», духовная превратилась в дружбу. От любви после этого раздвоения не осталось любви.

А раз нет любви, нет личных склонностей – появляется общность жен. В Городе Солнца, говорит Кампанелла, «жены общи и в деле услужения и в отношении ложа». Каждый может любить каждую, и каждая – каждого, «однако же, – оговаривается он, – не всегда и не как у животных, покрывающих первую попавшуюся самку, а, – тут идет его любимая формула, – лишь ради производства потомства в должном порядке»[124]

.

Как видим, в любви Города Солнца царят совсем не солнечные обычаи казарменного социализма. Об одном из них хорошо сказал в своем «Кодексе общности» французский коммунист-утопист Т. Дезами. Общность, говорит он, «может быть применима только к вещам, к продуктам труда», а не к людям, не к личностям[125].

Вещи мертвы и безлики, и именно поэтому они могут быть общими. Люди не могут быть собственностью – ни чьей-то, ни общей. Общность жен обесчеловечивает человека, низводит его до вещи, она ведет к уничтожению любви. И отношение к человеку как к «солдату любви», безликому производителю вряд ли имеет что-нибудь общее с «родовым», личностным подходом к человеку.

«Брак – это обман»

На полярных позициях стоял Вильям Годвин, утопист конца XVIII века, и полярность эта была до того крайней, что он кое в чем сходился с Кампанеллой.