Три времени года в бутылочном стекле

Отчасти Юля была права, называя Натали селедкой – у той, кроме амбиций и молодости, за душой не было ничего – ни образования, ни работы, она любила шоппиться за Олежиковский счет, фотографироваться в разных позах (Кирилл иногда изображал сценку «Натаха перед камерой», делая губки бантиком и отставляя свои толстые ляжки то вправо, то влево), но она же разыскивала пьяного мужа по всему городу, запирала, чуть ли не с побоями, его дома, когда это было необходимо, и раз в год исправно возила его кодироваться. Скорее всего, они были достойными наказаниями друг для друга.

За столом уже царило типичное для второго часа умиротворение. Борис с сыном лениво поедали мандаринки, Вова-Орех рассказывал одну из миллиона своих историй про то, как они с отсутствующим здесь Арменкой Карапетяном решили покурить травы и чем все это кончилось, Петя с женой доставали из бездонных сумок домашние закуски и пытались по очереди накормить ими то старшую дочку, то младшую, а Олежик бегал за хохочущим Андрюшей, что-то бормоча себе под нос, возможно, нецензурно. В центре всего этого находился Кирилл, отбрасывая искрометные ремарки, смеясь и показывая забавные рожицы детям, и Аде в который раз уже показалось, что куда бы брат не попал, он непременно заставлял весь мир крутиться вокруг него. От этого ей всегда становилось и хорошо, и грустно одновременно, в гордость за брата подмешивалась зависть, а главное, невозможно было понять – прилагает ли действительно Кирилл для этого какие-либо усилия, либо все происходит само собой, нескончаемая ли это работа или одна голая харизма?

В больших компаниях Ада не тушевалась, ей, в общем-то, все равно было, большая или маленькая, но она точно знала, что любой ее вопрос, любое замечание непременно потонет в общем гвалте, и предпочитала молчать.

– А где Кузьмич-то? – спрашивал Кирилл, и все наперебой начинали ему отвечать:

– Да пьяный уже Кузьмич!

– У него же жена к матери на неделю в гости уехала!

– Он ссказал, что ему пппиво по воскресеньям надо с самого утра пппить, – пояснил даже молчаливый Петя, отвлекшись на секунду от дочки, – мы его хотттели ппподвезти, но он все равно отказзался.

Кузьмич, закадычный напарник Олежика по работе и всяческим приключениям, был также «героем Примадента» и, будучи здесь, несомненно, добавил бы колорита. Дерзкий и шебутной, он любил русифицировать до понятных слов разные иностранные названия, злословить, говорить на ломаном польском, когда выпьет и подкалывать всех наравне с Кириллом. Например, он мог бы рассказать про то, как в шиномонтажке ему меняли колеса «Hankook» («местные гонококки поменяли мне мои «гонококки» за косарь»), а жена хочет продать его любимого енота, он же «Nissan Note». С Кузьмичем было весело, но пил он еще чернее Олежика.

«Проклятье зубных техников», – вздыхал Кирилл.

Ада подсела к грустному Борису.

– Обдолбался уже бедный Иван Кузьмич «Овип Локосов», – сказал он ей и тоже тяжко вздохнул. Больше всего Борис Ярцев любил вздыхать и называть всех полными именами.

– Овип чего?

– Пиво «Сокол», не помните такую рекламу? – спросил четырнадцатилетний Игорь, сын Бориса.

– Вот, Ада Владимировна, молодежь в курсе теперь всех овипов, – проговорил Борис, щелкнув зачем-то Игоря по лбу, и еще раз вздохнул.

Борис был единственный в этой компании, кто не имел никакого отношения к стоматологии, кроме дружбы с Кириллом, и кого Ада знала чуть ли не с рождения. Он ходил с Астаховыми в одну школу, только на три класса старше брата, и жил в одном с ними подъезде. Ада хорошо знала его родителей, жену, детей, и даже недолго встречалась с его младшим братом Шуркой. Кирилл с Борисом были лучшими друзьями, часто называли друг друга в шутку на «вы» и любили друг друга нежнейшею любовью. Ада догадывалась, что любовь эта была основана на похожем отношении к жизни – Борис, по сути, был таким же снобом, как и брат, только один из них был грустным клоуном, а другой – веселым, и там, где Кирилл весело подкалывал, Борис с серьезнейшим лицом делал замечания, и когда Кирилл мог махнуть рукой и отшутиться от каких-нибудь действий Надюши, Борис устраивал молчаливую домашнюю тиранию, но вместе они могли часами рассуждать, какие все вокруг них дураки.

– Хуже дураков могут быть только дураки инициативные, – вещал Кирилл.

– А хуже дур – только ученые дуры, – поддакивал Борис.

Борис был порядочным скрягой, и, сколотив к сорока годам приличное состояние, продолжал торговаться на китайском рынке за дешевые джинсы, проводить отпуск на даче, а не на море, и постоянно вздыхать по поводу подорожания продуктовой корзины. Кирилл частенько эту черту в нем высмеивал, особенно после того, как заядлого меломана Бориса перестали обслуживать в его любимом музыкальном киоске,

(– Это там, где любой mp3 можно купить за 50 рублей? – смеялась Ада.