Три высоты

В тот вылет, когда мне впервые довелось познакомиться с их новой тактикой, я летел ведущим группы. Немецкие «фокке-вульфы» появились над целью, когда она уже горела. Мы как раз собирались поворачивать домой. Но произошла заминка. При выходе из последней атаки я убрал газ, чтобы ведомые быстрее подтянулись ко мне, да, видимо, слишком резко, — не успев среагировать, они проскочили мимо меня. Я остался сзади. Тут-то на меня и ринулся «фоккер». Ведомых моих отсекли, чтобы побыстрее разделаться сперва со мной, а затем с ними поодиночке. И гореть бы мне как свечке, если бы ребята растерялись и поддались на маневр врага: «фоккер» уже успел прошить на моей машине левое шасси, отбить от гондолы изрядный кусок. Но и одному немцу кто-то врезал столь плотно, что тот сразу воткнулся в землю: драка-то заварилась на малой высоте, а мы там имели преимущество.

Вскоре моя группа вновь собралась, я вышел вперед и повел группу почти над самой землей. Немцы, разъяренные тем, что мы не поддались на их маневр да вдобавок угробили одного из них, не отставали от нас почти до самой передовой. Крутились, крутились, а сделать с нами ничего не смогли. В который раз и меня, и всю группу опять выручила наша надежная слетанность. Слетанность и взаимовыручка.

Они же через день сослужили добрую службу Лядскому. Возвращаясь шестеркой после штурмовки, ребята внезапно наткнулись на вражеский аэродром подскока. Решили идти назад новой дорогой, и вот на тебе — повезло! Аэродром обнаружили в районе Гребенки, на отшибе от наших обычных маршрутов. Выскочили на него и видят, как на летном поле нежатся на солнышке два звена «фоккеров». Вдвойне, словом, повезло: и на аэродром наткнулись, и «фоккеры» не в воздухе, а на земле.

Сразу, понятно, в пике. Два фрица загорелись. Остальные успели взлететь и сразу в атаку, даже шасси не успели убрать. Редкая это штука, когда истребители не сверху штурмовиков, а под ними. Непривычно, видно, было для немцев. Только «фоккер» начнет набирать высоту, а штурмовик ему в хвост — и трассой, трассой… Еще один фашист загорелся.

Немцы, конечно, все-таки выбрались. Как ни крути, а у истребителей и скорость, и маневренность получше наших. Но охота драться у них, видно, пропала. Спикировали несколько раз, когда удалось набрать высоту, постреляли с дальней дистанции, но, наткнувшись на огонь наших воздушных стрелков, которые плотно перекрыли пространство позади штурмовиков, решили, что с хвоста зайти не удастся, и плюнули на свою затею. Развернулись и ушли.

Надо сказать, что слетанность и взаимовыручка, которые не раз вытаскивали нас, казалось бы, из безнадежного положения, ценились среди летчиков всегда очень высоко. Без них на фронте самое первоклассное летное мастерство немногого стоит. Это понимали все, и в каждой без исключения эскадрилье старались создать костяк из надежных бойцов.

Но сколотить во фронтовых условиях хорошо слетанную эскадрилью дело сложное. Если наберется четыре-пять хватких, как мы говорили, пилота — уже хорошо. Обстрелянных, с разносторонним боевым опытом людей никогда не хватало. Особенно трудно приходилось в первые годы войны. Пополнение приходило необлетанным: три — пять часов в воздухе без инструктора — вот все, чем мог похвастать в те дни новичок. Правда, начиная с сорок третьего положение изменилось. Выпускники школ, попадая в полк, как правило, насчитывали уже не меньше двадцати — тридцати часов самостоятельного налета. Тоже негусто, но уже кое-что…

Обычно, отбирая группу на задание, особенно не привередничали, старались обойтись тем, что есть. Но и одних новичков брать тоже было нельзя: развалят строй и сорвут задание. Поэтому рядом с ведущим непременно ставили летчика посильнее, затем двоих-троих послабее, а в хвост — опять опытного бойца. Глядишь, группа и сколочена — идет уверенно.

И все же фронт не летные курсы: за «инструктора» там- наводчики вражеской батареи или фашистский пилотяга, норовящий поймать тебя в перекрестие прицела. И, как это ни обидно, приходится признать, что становление фронтового летчика в той или иной мере, но неизбежно проходило через беспощадные жернова естественного отбора. Война если и школа, то стихийная, жестокая. До тех пор, пока в небе рвутся снаряды, кому-то приходится умирать. Зато выжившие становятся сильней и неуязвимей. Как к этому ни относись, но логика войны именно такова.

Не миновали, естественно, эти жернова и меня. Но если прежде приходилось расплачиваться за нехватку опыта, то в третий, и последний, раз подвела беспечность. Та беспечность, которая охватывает иногда в череде удач и, если вдуматься, свидетельствует все о той же боевой незрелости, хотя и не такой явной, скрытой. В этом смысле многое из того, что нередко относят на счет неизбежных на войне трагических случайностей, на самом деле объясняется просчетами или ошибками, которые нужно и можно было предусмотреть.