Три заповеди Люцифера

Через полчаса Тушкан вышел из шашлычной, унося в рукаве поношенного пальто десять листов ксерокопий таинственного текста. Он понимал, что для полноценной экспертизы десять листов недостаточно, поэтому для создания более полной картины скопировал из гроссбуха отрывочные записи из трёх временных интервалов: тридцатые года и предвоенный период, начало пятидесятых годов и годы так называемой «эпохи застоя».

Через три дня его бывший студенческий дружок Штуцер дал вполне квалифицированное заключение, которое заставило его задуматься о своей дальнейшей судьбе. Как говорил один лагерный шутник: «Смерть не страшна – страшны её последствия»!

«Поэтому желательно этих последствий избежать», – решил Тушкан.

– Заболел я, – передавая заключение Мозговеду, сообщил Суслов. – Старые лагерные болячки открылись. Ты меня пару месяцев не ищи, я в Кисловодске осяду, здоровье поправлять.

Султан равнодушно пожал плечами. Ему было всё равно, где будет обретаться его лагерный дружок, поэтому он скупо кивнул и тут же забыл о присутствии гостя.

Выйдя из шашлычной, Тушкан пересчитал полученные от узбека деньги, мысленно приплюсовав к заработанной сумме ещё одну тысячу долларов, которую недоплатил другу юности Штуцу и удовлетворённо вздохнул. Денег хватало, чтобы «упасть на дно» месяца на два. Ни в какой Кисловодск он ехать не собирался, но, наученный горьким жизненным опытом, решил пустить ищеек по ложному следу. Каких ищеек? Если верить товарищу профессору, ищейки появятся, и может быть очень даже скоро.

– Прощай, немытая Россия! – с пафосом продекламировал напоследок Тушкан, и, выбравшись на попутках из Москвы, стал пробираться на Украину.

Государственная российско-украинская граница была весьма условной, что позволило гражданину РФ Суслову по-партизански пробраться на территорию сопредельного государства и затеряться на одном из маленьких заснеженных хуторов.

* * *

В ту самую минуту, когда Тушкан ступил на украинскую территорию, в самом центре Москвы, в квартире с высокими «сталинскими» потолками, в которые упирались выполненные по спецзаказу книжные шкафы, назревал скандал. Профессор Штуц, обнаруживший пропажу из письменного стола канцелярской папки с десятью листами ксерокопий, приступил к допросу престарелой тёщи. Тёща профессора, Октябрина Олеговна, разменяла восьмой десяток, но веру в мировую победу коммунизма не утратила. В её тщедушном теле продолжало биться, пусть и аритмично, пламенное сердце борца за мировую революцию.

Допрос коммуниста происходил в просторной кухне, где Октябрина Олеговна, усевшись возле окна, нещадно дымила «Беломором» и все вопросы зятя откровенно игнорировала.

– Октябрина Олеговна! – в который раз взывал Василий Васильевич. – Я знаю, что Вы самым возмутительным образом похитили из моего стола папку с очень важными документами. Это неинтеллигентно и к тому же небезопасно. Я убедительно Вас прошу сообщить мне, кому Вы их передали.

В ответ на все увещевания Октябрина Олеговна упорно молчала, изредка бросая на зятя презрительный взгляд. Ситуация явно вышла из-под контроля, и Василий Васильевич, теряя самообладание, был готов на всё. Он даже хотел назвать тёщу мамой, но назвать маленькую, как мышь, и злющую, как хорёк, женщину святым именем у него не повернулся язык.

Октябрина Олеговна всю сознательную жизнь читала в университете курс истории КПСС, поэтому стойкости ей было не занимать, в результате чего допрос шёл по второму кругу. Василий Васильевич, хватаясь за виски и мотаясь по кухне, не знал, что предпринять.

– Это катастрофа! – кричал профессор. – Они придут и убьют Вас и меня! Они всех убьют! Вы просто не понимаете, с кем Вы связались!

– Смерти боишься? – выпустив очередную струю сизого табачного дыма, едко поинтересовалась тёща. – А я вот не боюсь.