Три женщины

– Я не задумывалась над содержанием записок. Я просто посмотрела на них и решила, что это не его почерк. Поэтому я в них не вчитывалась.

Байерс спрашивает, нет ли каких-то особенностей, которые напомнили бы Мари о записках Аарона, написанных ей или детям.

– Абсолютно никаких.

– Значит, он никогда не рисовал смайликов в своих записках?

– Нет.

– А «гммммм» он не писал?

– Нет.

– А местоимение «я» в выражении «я думаю»? Он никогда не писал именно так?

– По моему мнению, нет, – отвечает Мари.

– Значит, вы говорите, что ваш муж не пользовался многоточием и не использовал этот знак в личных записках?

– Нет… Нет, я об этом не думала… Нет, он так не делает.

Байерс повторяет несколько вопросов. Непонятно, есть ли у него определенная стратегия или же он надеется подловить Мари Нодель на разных ответах на один и тот же вопрос. А может быть, он просто шокирован тем, что нормальный человек пытается оспорить эту ситуацию.

– Если бы такие записки взрослый человек написал несовершеннолетнему – не ваш муж, а просто взрослый мужчина, – вы сочли бы их неподобающими?

– Да, – кивает Мари.

– Благодарю. Полагаю, на последний вопрос можно ответить однозначно – да или нет. Вы переехали в 2009 году в другой дом, потому что знали, чем занимался ваш муж в старом доме?

– Нет, мы переехали, потому что…

– Достаточно простого да или нет.

– Я хочу пояснить… – начинает Мари.

Судья останавливает ее, требуя однозначного ответа.

– Нет.

В заключительном выступлении Джон Байерс, которому после этого заседания предстоит выступать по делу об убийстве, просит присяжных учесть время телефонных звонков. Сам он не припомнит, чтобы ему доводилось по четыре часа разговаривать с собственной женой. А присяжные могут вспомнить в своей жизни нечто подобное? А вот этот учитель разговаривал с ученицей целых четыре часа – с половины двенадцатого ночи до половины четвертого утра. Хороший учитель не замечает времени? Вряд ли в это можно поверить. Байерс напоминает о записках в книге. О маленьких записках. Байерс говорит, что Аарон Нодель, по-видимому, рассчитывал, что трудному подростку никто не поверит. Само уязвимое положение Мэгги делало ее идеальной жертвой.

Хой начинает заключительное выступление со слов, что сексуальные отношения Аарона Ноделя с Мэгги Уилкен до, во время или после уроков просто невозможны. Он упирает на логистику. Он превращает секс в нечто такое, что не выходит за какие-либо рамки. О Мэгги он говорит:

– Полагаю, что со временем ваши воспоминания стали такими, какими вы хотели их видеть. А не такими, как все было на самом деле.

«Да что ты знаешь о молоденьких девушках? – думает Мэгги. – Мы помним не то, что хотим помнить. Мы помним лишь то, чего не можем забыть».

Слоун

Ситуация с Уэсом разрешилась примерно так, как пуля в лоб могла бы разрешить проблему опухоли мозга. Его исчезновение из ее жизни было столь стремительным и безвозвратным, что она даже не почувствовала боли. А вскоре стало происходить нечто другое, не всегда позитивное, но напоминающее эволюцию.

Весной Слоун виделась с братом. Он приехал с женой и детьми. Отец приехал тоже. Слоун всегда гордилась тем, какой путь в этом мире выбрали мужчины ее жизни. Но на этот раз что-то изменилось.

Это называется поворотом червя. Говорят, что червь заворочался, когда кто-то, кто ранее терпел насилие, неожиданно решает, что с него достаточно, и стремится к мести.

Вскоре после приезда отец и брат участвовали в турнире по гольфу для отцов и сыновей – и победили. С поля они приехали с широкими улыбками. Стильные хлопковые рубашки, начищенные туфли. Слоун смотрела на этих мужчин и не могла избавиться от мысли о том, что, когда она весила на четыре килограмма меньше, чем сейчас, когда была ходячим скелетом в юбке, они ничего не говорили. Когда в доме, который они снимали в Каролине, она кидалась в туалет, жена брата кричала на нее, словно на собаку, но ни брат, ни отец не сказали Слоун ни единого слова.

Когда она вспоминала детство, то все воспоминания о них были чисто физическими: рубашки с перламутровыми пуговицами, подаренные галстуки, время, когда они с братом писали свои имена необычными, пухлыми буквами. Понятия «отец» и «брат» казались незыблемыми.

День был бессмысленно прекрасным. Солнце заливало поле для гольфа нежным золотистым светом, зеленые лужайки ослепительно сверкали под его лучами.

Слоун знала: вернуться назад во времени, чтобы переиграть воспоминания, невозможно. Врата, охраняющие реалии детства человека, высоки и экзистенциально тяжелы. Чтобы их открыть, сил понадобится больше, чем можно предположить. Да и свои секреты там есть. Надо выбрать правильное время нужного года. Нельзя вспомнить все в общем и целом и надеяться отыскать причину страха перед волком.