Три жизни Иосифа Димова

Пока Эм-Эм возился в столовой, я с огорчением думал о том, что от этого разговора мне стало совсем тошно, я даже пожалел, что затеял с роботом беседу на вольную тему. „Вот так оно и бывает у нас, людей, – продолжал думать я с горечью. – Мы создаем существа, которые в техническом отношении превосходят нас самих, но в моральном плане приравниваем их к себе и в один прекрасный день будем вынуждены посыпать голову пеплом. Их всесторонняя информация может до предела усложнить нашу жизнь. Эм-Эм будет вытаскивать на белый свет грязное белье Райского, супер-робот Райского будет с удовольствием вытряхивать напоказ своему хозяину мое грязное белье, – правда, что касается моего белья, то оно никогда не было и не будет грязным, но так уж принято говорить. И что же получится в конце концов? Я и Райский вцепимся друг другу в глотки, станем обмениваться „любезностями” не хуже наших прадедов частнособственнических времен…

Эм-Эм появился также бесшумно, как и исчез. Он подал мне хрустальный стакан, полный свежего апельсинового сока, в котором плавали прозрачные кусочки льда. Пока я пил этот эликсир, мне казалось, будто я по самые плечи окунаюсь в сказочную воду, которая возвращает умерших к жизни. Помню, в какой-то сказке старых-старых времен говорилось о том, что где-то далеко-далеко, за широкими морями и высокими горами струится источник живой воды. Мне показалось, что я читал эту сказку сто лет назад, в другом мире, сидя взаперти.

– Благодарю, Эм-Эм! – сказал я роботу. Когда был выпит последний глоток, ощущение блаженства исчезло. Я откинулся на подушку и закрыл глаза.

– Дать вам таблетку тонизирующего препарата? – спросил мой секретарь.

Я отрицательно покачал головой.

Некоторое время мы оба молчали, потом Эм-Эм сказал:

– Вот этого я не понимаю и, наверное, никогда не смогу понять: вы себя чувствуете плохо, а не хотите, чтобы стало хорошо. Как можно не хотеть того, в чем вы нуждаетесь?

– … и как можно вступать в противоречие со здравым смыслом? – иронически добавил я.

– Скажем… – попытался что-то возразить Эм-Эм.

– Когда люди теряют способность вступать в противоречие со здравым смыслом, – снисходительно усмехнулся я, – тогда они превращаются в твоих собратьев и перестают быть людьми. Понимаешь, что я хочу сказать?

Эм-Эм не ответил. Он пытался понять мои слова, вникнуть в их смысл, но из этого, видимо, ничего не выходило: после минутного молчания над его лбом зажглась красная сигнальная лампочка.

– Перестань думать над этим! – сказал я, милостиво махнув рукой.

Красная лампочка погасла, и Эм-Эм с удовольствием расправил плечи, словно освобождаясь от какого-то невидимого, невыносимо тяжелого груза.

„Ты никогда не сможешь уподобиться человеку, – в который раз подумал я и постарался перевести взгляд на зеленый круг электронных часов. – В прошлом ученые-мечтатели верили в такую возможность и даже боялись, что ты в конце концов вытеснишь своего создателя и станешь полновластным хозяином жизни. Все это, конечно, мистика и чушь!” Пока я смотрел на зеленый круг часов, накрученная до отказа пружина в моей душе опять лопнула, и в памяти всплыло число четырнадцать. За время моего короткого, кошмарного сна, это число несколько раз маячило у меня перед глазами, причем обе цифры были какие-то странные: единица напоминала вскинутую вверх руку утопающего чело века, а четверка, казалось, была составлена из кусков льда. Мне тогда же, во сне, пришло в голову, что мой корреспондент, чего доброго и впрямь утопился в полынье: вчера истек четырнадцатый день.

Я знал, что Яким Давидов, отказываясь дать ход жалобе этого молодого человека, рассуждал так: „Если я его помилую, мы сохраним одно человеческое счастье. Но, сохранив это человеческое счастье, нарушим общественную дисциплину. С точки зрения общественной пользы что предпочтительнее? Личное счастье или общественная дисциплина? Естественно, – общественная дисциплина!”

Короче, он слово в слово повторил в уме выводы районной ЭВМ. А какая из моих ЭВМ не руководствуется во всех случаях исключительно принципами оптимальной общественной пользы?

„Нет, тебе никогда не приблизиться к человеку, – продолжал думать я о несчастном Эм-Эм. – Твое сознание будет всегда рефлекторным и запрограммированным, автоматическим, какие бы огромные количества информации ты не накопил в своей электронной памяти и с какой бы астрономической скоростью их ни обрабатывал. А вот мы, люди, пожалуй, начнем потихоньку-полегоньку походить на тебя, все больше подпадая под власть твоего здравого смысла, – это уже реальная возможность, опасность, которая при случае может сыграть с нами скверную шутку. Над этим стоит призадуматься, против такой перспективы нужно вовремя принять меры, – не то люди превратятся в роботов.”