Три жизни Иосифа Димова

Чем ближе я подходил к площади Революции, тем больше и гуще становилась толпа, все чаще попадались граждане с пакетами в руках. Вертолеты то и дело опускались и взлетали, образовывая над небоскребами подвижную сеть из рокочущих зонтов. Мне, отвыкшему от уличной толчеи, стало трудно дышать, я почувствовал тошноту: широкая площадь казалась гигантской палубой, наклоняющейся то вправо, то влево, а памятник Свободы – мачтой, которая то воз носилась до облаков, то исчезала в пучине волн. Но я продолжал упорно идти вперед, мне нужно было во что бы то ни стало добраться до подземного перехода, перейти через площадь – перебраться на другой берег моря. Пересечь ее по прямой нечего было и надеяться: восьмью параллельными потоками по ней, сверкая концентрическими кругами колес, с бешеной скоростью мчались машины. В площадь вливалось восемь бульваров – восемь гигантских рек. „Похоже на площадь Этуаль”, – подумал я. При воспоминании о Париже стало чуточку легче на душе, но я не успел улыбнуться. Палуба вновь закачалась, наклонилась на кто знает сколько градусов.

С горем пополам мне удалось добраться до подземного перехода – людской поток вынес меня в нужном направлении, – а там я вверился провожатому-роботу, и он в мгновение ока нашел среди восьми эскалаторов тот, который должен был доставить меня на нужный бульвар. Опираясь на его надежную руку, я в душе воздавал хвалу кибернетической науке, жрецом которой был сам, за создание сильных, умных и непогрешимых существ, что в любой момент готовы прийти на помощь слабому человеку.

На широком бульваре с зеленым газоном и частыми фонтанами посередине, носившем имя великого Ломоносова, за каменными стенами массивных зданий размещалось два десятка научно-исследовательских институтов. Это была сравнительно спокойная магистраль, по обеим полосам ее проезжей части легковые машины шли всего-навсего в четыре ряда, а проезд двухэтажных автобусов и грузовиков был вовсе воспрещен. Если бы не рокот небольших белых вертолетов, что каждые пять минут – по два и по три сразу – опускались на площадку „Электропаласа” (снизу они были похожи на нарядные дамские зонтики на фоне задымленного темного неба), если бы не беспрерывный гул их моторов, этот уголок столицы по сравнению с другими районами имел бы право гордиться своей идиллической, почти пасторальной тишиной. Общество приняло все меры, чтобы создать людям науки, творцам технического прогресса уют и тишину.

Впервые за много лет я прошел мимо своего института будто посторонний, даже не повернув головы в его сторону, но не успел я сделать несколько шагов, как мне вдруг стало не по себе. Я замедлил шаг, я готов был остановиться, в голове мелькнула мысль:„А не лучше ли вернуться назад?”но в эти секунды колебаний и раздумий „узники” повскакивали с мест и повернули все по-своему. Ноги сами понесли меня вперед. Я был похож на школьника, удирающего с уроков -«ecole buissoniere», вспомнился мне урок из моего школьного учебника французского языка, и я весело улыбнулся. Мне показалось, что я мальчишка-школьник, каким был в те годы, и совесть моя уткнулась лицом в ладони. „А, большое дело! – подумал я, – раз в десять лет каждому позволено. Пусть сегодня сотрудники поработают без недреманного ока своего шефа!”

Через два дома от моего института, на первом этаже магазина научной литературы и технических пособий, располагалось известное кафе „Сирена”, где по-прежнему любили бывать видные деятели науки и искусства. „Сирена” все еще шокировала публику своим странным наименованием, извлеченным из реквизита отшумевших романтических лет. Я помнил „Сирену” давно. На ее фасаде, слева от входа, красовалось мозаическое изображение сирены с божественным лицом и грудью. Судя по необычному реалистическому стилю мозаики, следовало предполагать, что архитектурное оформление „Сирены” выполнено в духе традиций прошлого века.