Триады

Из зеркала на Джима смотрит ящер.

Джим холодеет и отводит взгляд.

Бросается к машине временной,

летит в родное будущее – ой,

кошмарный киборг по квартире кружит,

хохочет, называет Джима мужем,

кричит: «Добро пожаловать домой!»

Перевоплощение

Джим не желал перерождаться

но Джим в системе засветился.

Плывёт теперь к жене гражданской,

которой боссом приходился,

по морю перевоплощений…

И вот коричневым жучищем

в полу нащупывает щель он

и в поисках духовной пищи

летит на кухню из галута,

где целый вечер прохлаждался,

оказываясь почему-то

на той единственной гражданской.

Гадание

Маг

У мага восьмёркою шляпа,

масонский значок на груди;

скелет вылезает из шкафа,

пока он в асане сидит,

сиянием солнечным чакры

полощет который нисан,

и два его сердца от счастья

поют и стучат в унисон.

Скелет проползает на брюхе,

приветливо машет рукой.

Летают поддатые духи,

и демон какой-никакой,

а палец ему не клади в рот,

часами лежит на софе.

Кудесник зовёт его «Ирод»,

но это когда подшофе.

У демона сложное имя,

зато он в общении прост.

У демона когти что кии

и с рыжею кисточкой хвост.

Проснётся и думает: «Где я?» –

поэтому вовсе не спит.

Приходит жена чародея,

приносит технический спирт;

глотает, не морщась, красава,

на закусь берёт чернослив

и тоже садится в асану,

кокетливо чакры прикрыв.

Колесо Фортуны

Мы глотали колёса Фортуны

(две таблетки – и счастлив мгновенно);

задевали какие-то струны

в неподатливом сердце Вселенной.

И она становилась моложе,

прямо вот на глазах хорошела,

чудо-женщиной с матовой кожей

выгибала змеиную шею.

Говорила «спасибо, спасибо»,

изнутри озарялась, звенела…

Мы сидели, чисты и красивы,

на большом колесе обозренья.

Пролетали железные осы.

Города превращались в руины.

И неслись огневые колёса

по окутанной дымом равнине.

Дьявол

Дьявол приходит в гости в рабочий полдень:

шляпа восьмёркой, смокинг, резная трость.

А на челе его огненный знак Господень,

что не мешает видеть тебя насквозь.

Вежливый господин, утонченный даже,

лучшего собеседника – поискать…

Перстни на длинных пальцах, высок, вальяжен

и седина красивая на висках.

Ты же зарос щетиной, два дня не мылся,

на голове, наставленные женой,

вьются рога и не имеет смысла

смерть твоя, ты и без смерти-то неживой.

Ну ничего, вот придёт с портвешком подельник,

вспыхнет в крови животворящий крест…

Дьявол сидит и смотрит тебя, что телик.

Как ему только это не надоест?

Не верь

С Богом

«Не верь, – сказали бесы, – не проси».

И на крыльцо расшатанное вышли.

Закуривая, сел в упадке сил

в качалку кресла. Надо мной по крыше

грибным дождём прогуливался Бог,

в руках – букет из дивных мухоморов:

«Добавил и «не бойся» бы, но OK,

и так всё ясно, хватит разговоров.

Эй, выше нос, заканчивай смолить,

открой окно и комнату проветри.

Опохмелись, а после помолись

и чокнись с Богом чашками Ай-Петри;

на каждой восхитительный пейзаж –

сирень небес над каменным болваном.

А статус Крыма – ваш или не ваш –

бессмертному, прости, по барабану».

Мы выпили, решили закусить.

Забомжевав, скитались по России.

В иные дни случалось и просить,

но воровали чаще, чем просили.

* * *

Выпил парень, поехал в Иваново

да влюбился там в деву-лису.

Завлекла к себе в спальню она его,

расплела накладную косу;

рыжеватою шерстью покрылась вся,

зубы щёлкают, морда остра.

Взвыл любовничек, к выходу кинулся,

рухнул на пол, дышать перестал.

Вот очнулся в лесу заболоченном:

где бумажник? Бумажник тю-тю.

В череп будто бы гвозди вколочены,

а рука превратилась в культю

левая, а дрожащею правою

чертит парень невидимый крест.

В океане забвения плавая,

надвигается город невест -

крыши красной посыпаны паприкой,

в подворотнях пульсирует снег,

и плетутся на ткацкую фабрику

безутешные толпы калек.

На дне

Дерево стало рыбой, а дождь кустом.

Дьявол пришёл и осенил крестом

спящего андрогина с лицом дракона.

Вывел старик на улицу паука.

На пауке – ошейник, а старика

кличут Фаддей Евграфович Никаноров.

Вот он идёт быстро ли, медленно

вниз головой на городское дно,

видит бомжей, демонов, проституток;

в правой руке топорщится мокрый куст,

в левой – в смоле и листьях, горька на вкус,

пляшет ставрида-рыба на ножках гнутых.

В чёрные дыры затянутые дворы,

радуются пришельцу. И комары

пьют его кровь, превратившись в продажных женщин.

Лает паук на кошаков и крыс.

И андрогин кричит старику: «Проснись!» –

даром что сам сновиден он и нездешен.

По мотивам

Плохая карма

Плохую карму выдали Ивану.

– Хорошие разобраны давно, –

сказали, покачали головами…

Сидят и наслаждаются кино.

Там пьяный батя мается в передней.

В светёлке акушерка мельтешит…

Родился Ваня дураком последним,

читает Ваня книгу Берешит;

хохочет, ничего не понимает,

болтается у чёрта на рогах,

коту сапог кирзовый предлагает,

хотя коты не ходят в сапогах.

А где-нибудь в Италии далёкой

грустит старик, похожий на бревно;

папаша Карло, карлик одинокий –

плохая карма, сразу видно, но

есть у Карлито странная картина,

на ней в очаг пихает колесо

кубический гомункул Буратино,

а в правом нижнем – подпись: «Пикассо».

– Продай, отец, – откроешь галерею!

Тебя бы, старый, Феликсом назвать!

– Тьфу, – отвечает, – уходи, еврей, а

тот натюрморт бесплатно можешь взять.

* * *

Мы искали, где собака зарыта;