Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая

Лат. modulus означает прежде всего меру, образец. В современных языках, например в немецком, равно как и в русском, слово модель имеет множество значений, из которых для нас наиболее близкими являются: прообраз, образец, форма, по которой создается произведение. Модель — это и «живая персона (натурщица или натурщик) как предмет художественного изображения», а также и попросту манекенщица. Такое значение, разумеется, исключается при разговоре об иконе. Поэтому естественно предположить, что под моделью следует понимать духовный первообраз, идею в платоновском смысле. Лосев, комментируя «Федра», говорил об «идеях как порождающих моделях». «Модель-идея» обладает способностью «определять собою то, что ей подчинено».

Так в каком же смысле Вы употребляете выражение иконописная модель? Духовный прообраз? Явленная икона? Но какого рода? «Исходных» моделей — в виде прижизненных изображений Иисуса из Назарета и Его Матери, послуживших каноническими образцами для византийских иконописцев — в действительности не существует, да и не могло существовать по той же причине, по которой отсутствуют исторически достоверные свидетельства о земной жизни Богочеловека. Имеются зато сказания о возникновении иконографии Нерукотворного Спаса и чудотворных иконах, написанных евангелистом Лукой. Эти рассказы можно считать

иконографическими мифами, на основе которых сложились определенные каноны. Вряд ли стоит подчеркивать, что миф для меня не есть нечто вымышленное.

В свете вышесказанного представляется правомерным говорить о моделях по отношению к иконам в двух смыслах: конкретно-историческом (временной аспект) и духовно-метафизическом (вневременной аспект: вечность). Хотя я не хотел бы пользоваться словом модель ввиду его многосмысленности в современных языках, но не имею ничего против того, что им обозначается в контексте рассмотрения проблемы иконографического канона.

Теперь задам еще один терминологический вопрос о схемах…

(17.04.13)

А может, имеет смысл задать вопрос самому себе? В период работы над версткой своих текстов в «Триалоге plus», прерываемой весенними недомоганиями, нередко спрашивал себя: что же ты сам понимаешь под образцом, когда заводишь речь о каноне? Как сформулировать на понятийном уровне разницу (если она существует) между

образцами творения и образцами сакрального искусства? Как и в разговоре о мифе, я различаю три уровня, на которых следует искать ответ на подобные вопрошания: теологически-догматический, философский и глубинно-психологический (в юнгианском смысле). Нимало не сомневаясь в перспективности первых двух подходов, хотел бы более остановиться на третьем варианте.

Психологический подход к проблеме образцов включает в себя и анамнестический элемент. Если душа не способна (хотя бы в самом смутном виде) припомнить свое чисто духовное бытие, то никакими силами ее нельзя убедить в существовании идей как порождающих моделей. Если, напротив, душа ощущает потребность в анамнезисе платоновского стиля, то она будет подыскивать средства — в том числе и философские — для ее удовлетворения. На уровне повседневной душевной жизни это выражается в стремлении к трасцендированию как выходу за пределы, очерченные кантовским чистым разумом.

Наиболее эффективным средством для достижения такого эк-стаза является эстететическое созерцание. Даже в своей простейшей форме оно пробуждает чувство восхождения к тому, что можно обозначить как прообразы произведений искусства. Есть, разумеется, и другие средства и даже, в известном смысле, еще более эффективные (например, литургические), но рассмотрение которых увело бы далеко за рамки данного письма (рассуждения).

Эстетическое созерцание способствует трансцендированию и приводит к признанию (в разной степени) реальности духовных прообразов. Таково самое обобщенное, недифференцированное положение, лежащее в основе психологического подхода к проблеме иконографических образцов. Если следовать Платону, то подобные образцы следует именовать парадигмами. В современном словоупотреблении под парадигмой разумеется «совокупность фундаментальных научных установок, представлений и терминов, принимаемая и разделяемая научным сообществом и объединяющая большинство его членов» (заимствую это определение из Википедии). Такое определение имеет мало общего с тем смыслом, который вкладывал в данное слово Платон. Вполне понятно, почему Аверинцев в своем переводе «Тимея» заменял «парадигму» «первообразом». Немалые трудности имеют и теологи, пытаясь найти в русском языке эквивалент «парадигмам» в патристических текстах. Возможно, коснусь этой проблемы позднее. Пока умолчу и о современных интерпретациях парадигмы в лингвистике и литературоведении.