Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

Духовно-эйдетический этап эстетического восприятия с самого начала сопровождается своеобразным интенсивным герменевтическим процессом в сознании реципиента — осмыслением, интеллектуальной интерпретацией воспринимаемого произведения. Реципиент вольно или даже невольно стремится понять, осмыслить, истолковать, что же он такое видит, воспринимает, что

означает увиденное в произведении искусства, что оно изображает и выражает, что вызывает в нем бурю чувств, эмоций и этих самых размышлений. Эти что, как, зачем, для чего

бесконечной чередой и часто независимо от его воли возникают в сознании реципиента, и он нередко совершенно спонтанно отвечает себе на эти вопросы (точнее, ответы формируются сами где-то в глубинах его духовного мира, возбужденного процессом эстетического восприятия, и формализуются в сознании в вербальные структуры), т. е. занимается, сам того часто не подозревая, именно герменевтикой воспринимаемого произведения.

Понятно, что этот герменевтический процесс является существенной и органической частью восприятия подавляющего большинства произведений искусства, особенно литературоцентристских видов и «предметной», т. е. изоморфной, живописи. Пожалуй, только восприятие нетематической музыки да абстрактной живописи обходится у подготовленного реципиента без этого герменевтического процесса.

Н. М.: Я могла бы привести еще один пример из собственного опыта восприятия «литературоцентристского» театрального спектакля — одного из тех, что запомнился мне на всю жизнь, хотя с тех пор прошло уже 35 лет. Речь идет о «Возвращении на круги своя» по пьесе Иона Друцэ, поставленном в Малом театре Борисом Равенских в 1978 г. Льва Толстого, чьей жизни и творчеству было посвящено это действо, играл немолодой уже Игорь Ильинский. И играл так потрясающе, настолько перевоплощался в образ, сливался с ним духовно и телесно, что у меня возникало впечатление, что на сцене и был сам Лев Николаевич. Помню один из известных театральных символов двери-смерти, ухода, к черному мраку которой герой то приближался, то вновь отходил подальше, а я с замиранием сердца следила за происходящим, забыв, что это лишь театр. Это было настоящее катартическое потрясение, герменевтические же процессы, сопряженные с осведомленностью о духовных поисках Толстого и их литературных воплощениях, действительно, шли подспудно.

Однако мы не дошли еще до последней, самой высокой в Вашем понимании фазы эстетического опыта.

В. Б.: Эта фаза, которую я назвал эстетическим созерцанием, является и самой труднодоступной в процессе восприятия, и малоподдающейся описанию. Ее редко достигают даже тонкие ценители искусства, обострившие свой вкус эстеты высочайшего уровня восприимчивости. Она является идеалом

эстетического опыта, хотя и вполне достижима при определенных условиях. И реципиент, однажды достигший ее, навсегда поражается открывшимися ему духовными перспективами, постоянно стремится к ней, но нечасто, увы, поднимается до нее.

На этой, уже чисто духовной фазе реципиент отрешается от конкретно-эйдетической образности третьей фазы, от конкретных эмоционально-психических переживаний, от конкретного эстетического предмета, — от любой интенциональной конкретики и воспаряет в то высшее состояние неописуемого наслаждения, которое со времен Аристотеля иногда называют эстетическим катарсисом и оно фактически не поддается словесному описанию. Именно здесь субъект восприятия и вступает в гармонию, в сущностный контакт с Универсумом, достигает безграничной полноты бытия, ощущает себя причастным к вечности. Метафизическая реальность бытия открывается ему за и по ту сторону конкретного произведения искусства.

Переживая, видимо, нечто подобное в личных погружениях в эстетический опыт, Роман Ингарден пытался описать это состояние в рамках своей феноменологической методологии как «открытие», «выявление» такого «качественного ансамбля», существование которого мы даже не предполагали, не могли себе его представить[29]. Эстетическое созерцание в какой-то мере можно, видимо, сравнить и с актом медитации некоторых духовных практик, однако в нашем случае субъект восприятия никогда не утрачивает ощущения своего реального Я, с которым происходят некие позитивные метаморфозы, инициированные эстетическим объектом.