Тридевять земель

От такого поворота Сергей Леонидович настолько сконфузился, что застыл посредине комнаты как изваяние. Супруги словно пригвоздили его к месту в четыре глаза. Екатерина Васильевна наслаждалась его смущением и уже готова была произнести с назидательной грацией: "Дорогой мой, не надо бояться своих желаний", как вдруг на Сергея Леонидовича нашло озорство, и он опередил её:

– Что ж, я человек воспитанный и чту обычаи гостеприимства, – с достоинством отвечал он и церемонно поклонился.

Александр Павлович уставился на жену, та на мужа, и оба они разразились дружным хохотом. Екатерина Васильевна одарила гостя ласковым взглядом и погрозила ему пальчиком.

– Ай да так ти-тихоня! – еле выговорила она от смеха.

– Честное слово, – провозгласил Александр Павлович, – вы только что сокрушили мой мир! Если так пойдет, я тоже уверую в прогресс.

По дороге домой Сергей Леонидович клял себя за ту ловушку, которую сам себе смастерил.

* * *

Вернувшись домой, Сергей Леонидович уселся за работу, отдельные положения которой должны были послужить как бы отповедью Афтердингену о неизбежном наступлении равенства. Поездка в гости растравила в нём накопившиеся силы. В поле, выходящем к Паре, коростель завёл свою ленивую, монотонную песню, которая действует так успокоительно, навевая тихое, хорошее раздумье.

ПРАВО КАК СПРАВЕДЛИВОСТЬ

Нет такого нравственного отношения, – уверяет Соловьёв, – которое не могло бы быть правильно и общепонятно выражено в терминах правовых. Этот факт находится в самой близкой связи с понятиями справедливости, возмездия и наказания, ибо к понятию правды или справедливости, то есть к тому, что должно быть правильно в смысле этическом и что предписывается нравственным законом, сводятся и все добродетели.

Без сомнения, никто не возьмется оспаривать тот факт, что справедливость – это прежде всего понятие о должном. В наши дни понятие это неразрывно сопряжено с понятиями честности, прямоты, правды. Но на заре человеческой культуры самое справедливость понималась иначе. Не столь уж важно, что представление о справедливости древнейшего человека может отличаться от нашего: ведь вполне очевидно, что совесть приверженца суровой религии будет реагировать на неисполнение предписанного обряда, выполнение которого внушило бы ужас цивилизованному человеку, так же, как и наша совесть, когда мы видим неисполнение веления, которое кажется нам моральным. В конечном итоге в понятии справедливости всё обращено к тому высокому чувству в душах людей, которое говорит нам о необходимости конечного торжества добра над злом и предельной беспощадности, с которой в свое время зло карается. Это чувство есть несомненная жажда бога и вера в него.

Поначалу устанавливать справедливость – не значит совершать интеллектуальную операцию, вызывающую раздумья или споры. В доисторическое время правосудие в смысле справедливости – это не морально-нравственная категория, а суд, произведенный таким лицом или лицами, за которыми признается безоговорочное право совершить это, а с другой стороны – это суд, содеянный согласно установленным правилам, то есть суд законный. Речь, таким образом, идет не о правде, а о легитимности. Таков в его исконном значении смысл понятия справедливость. Вот почему "Правда русская" – это не русская справедливость, как это может показаться современному сознанию, а только русское правосудие, хотя в некоторых памятниках нашей древней письменности слово правда имеет значение справедливости. "И небе в них правды, и встал род на род…", но, с другой стороны, говорит Олег в своём договоре с греками, что тот, кто преступить его, «погубитъ правду свою», то есть потеряет право защищать свой иск.

Бесспорно, что нравственная сторона слово "правда" в этом отрывке вторична, ближайший же смысл говорит о технической стороне права. Но с усложнением общественной жизни потребовалось специальное слово, где бы первенствовала именно нравственная сторона права, и такое слово – «справедливство» – впервые явилось в 16 веке, но укоренилось в языке и приобрело широкое употребление только в конце 17 века.