Тридцать девять ступенек. Маска Димитриоса

Болотистая равнина, почти в центре которой стоял дом, имела скучный, непривлекательный вид, лишь справа от дома, почти на краю равнины видна была рощица, в которой росли березы, вязы и, главным образом, ели. Именно эту рощицу видел я, когда подходил к дому. Замечательным было то, что — и это можно было увидеть только сверху — в центре рощицы была небольшая поляна, идеальный аэродром для маленького спортивного самолета. В самом деле, только при взлете или посадке можно было установить, что тут есть аэродром, да и то если вы наблюдаете за местностью с помощью бинокля, находясь на каком-нибудь из окружающих холмов. Но у местных пастухов нет биноклей, а кроме них, здесь не было ни одной живой души.

И еще одно очень важное наблюдение сделал я, лежа на крыше голубятни: далеко на западе блестела голубая полоска. «Море», — догадался я и понял, каким образом эти люди получают помощь с континента. Мучаясь от жары и жажды, я молил сейчас Бога только о том, чтобы самолет прилетел, когда уже станет смеркаться, потому что иначе я попадал в руки негодяев.

Едва солнце скрылось за холмами, как я услышал треск мотора. Самолет опустился на лужайку, и из дома и в дом забегали люди. Потом стало совсем темно и все стихло. Подождав еще примерно с полчаса я начал спускаться. Самое ужасное было то, что из дома вышел кто-то с фонариком, но дойдя до мельницы вернулся обратно. Я все это время висел на стене голубятни, уцепившись за ветви плюща. Конечно, не все прошло благополучно: примерно, на высоте трех метров я сорвался и лежал какое-то время не двигаясь. Потом пополз к кустарнику, росшему позади дома. К счастью, я догадался, что дом окружен системой сигнализации. В одном месте под проводом была небольшая канавка. Я сполз в нее и, извиваясь, как уж, выбрался из опасного круга. Через несколько минут я вышел к ручью и смог утолить жажду и умыться. Не оглядываясь, быстрыми шагами уходил я от этого проклятого места.

Глава 7

Встреча на мосту

Я прошел, наверное, километров десять, прежде чем решил дать себе передышку. Ночь была темная, безлунная, и я шел по звездам, держа в уме карту, которую видел у сэра Гарри. Шел я очень медленно, потому что никогда еще не чувствовал себя так скверно, как сейчас. У меня разламывалась от боли голова, левая рука висела, как плеть.

Судя по карте, идя все время на юго-юго-запад, я должен был прийти к тому ручью, возле которого я встретил Тернбулла. До этого ручья, который был притоком какой-то речушки, впадавшей в Твид, мне надо было пройти километров тридцать, причем идти я мог только ночью, потому что вид мой был страшен: оборванный, в одной рубашке, с черным от действия взрывной волны лицом и красными глазами, я не мог не показаться любому богобоязненному человеку выходцем из адского пекла.

В голове моей давно сложился следующий план действий: взяв у Тернбулла одежду и, главное, записную книжку, идти к сэру Балливанту — доказательств шпионской деятельности этих негодяев у меня теперь было более чем достаточно. Если же я попадал в руки полиции, то теперь я рассматривал это как наименьшее из зол. Я надеялся убедить полицейских, что не я убил Скадцера.

Когда на востоке заалела полоска зари, я умылся водой ключа, бившего из крутого склона холма, и направился к хижине пастуха. Пожилая женщина, жена пастуха, была дома одна. Очевидно, приняв меня за беглого каторжника, она взялась за топор. Я попытался разуверить ее. «Нет-нет, — сказал я, — я совсем не то, что вы думаете. Я упал с обрыва и чуть не разбился». Она мне поверила, потому что я действительно еле передвигал ноги. Налив мне стопку виски, она усадила меня перед огнем очага, а затем поставила на стол крынку молока и положила несколько кусков хлеба. Она предложила промыть мне плечо, но я, поблагодарив ее, отказался.

Я отдал ей золотой. Она замахала руками и сказала, что не хочет брать такие деньги. Я стал горячо убеждать ее, что эти деньги заработаны честным трудом, и она взяла у меня соверен. Потом ушла за перегородку и вынесла мне почти новый плед. Я не знал, как его носят, и она мне показала. Завернувшись в него, я вышел из дома. Теперь я был похож на шотландца, каким его изображают на иллюстрациях к стихотворениям Бернса.

Погода изменилась, едва я прошел несколько километров — начал моросить противный, холодный дождик. Плед оказался очень кстати: завернувшись в него, я улегся на мягкий мох под нависшим надо мной обрывом и попытался забыться сном. В сумерках я вышел из своего укрытия, поужинав данной мне хозяйкой овсяной лепешкой и куском сыра.

Дождь продолжался, и потому я шел уже наугад. Я немного сбился с пути и, сделав крюк в десять километров, пришел уже под утро к дому Тернбулла. Густой туман окутал всю округу.

Я постучал в дверь. Спустя минуту она отворилась — на пороге стоял Тернбулл, трезвый, как стеклышко, и даже вполне прилично выбритый. Конечно, он не узнал меня.

— Кого это Бог ко мне принес в субботнее утро? — встретил он меня вопросом.