Тридцать ночей (ЛП)

— Элиза, неужели ты не понимаешь? Если я продолжу это, я дам тебе грин-карту, но отниму у тебя жизнь, которую она тебе может дать. Всё то, над чем ты работала последние четыре года, всё то, что ты создала вот этими самыми маленькими ручками, — он поцеловал их и взглянул на меня, — ты потеряешь. Наши миры не могут сосуществовать. И помни, что я всегда чрезвычайно опасен, когда ты рядом, — его голос сделался твёрдым на последней фразе.

Возможно именно поэтому, мой разум зациклился именно на этом и игнорировал остальное. У меня перехватило дыхание, когда идея посетила меня.

— Но если я успокаиваю тебя, не должно ли это влияние притуплять и плохие воспоминания?

Он покачал головой.

— Нет. Ты успокаиваешь меня, да, но ты не можешь стереть воспоминания об изуродованных детях или об изломанном теле моей матери или м —, — он замолчал, будто произнесённая исключительно одна единственная буква была излишней. Тишина оглушала.

— Но даже травмирующие воспоминания могут переписать сами себя, не так ли? Нейронным проводящим путям всего лишь требуется новый стимульный материал, новые ассоциации —

Он прикрыл руками мне рот.

— На протяжении длительного периода времени, возможно, но не с моими воспоминаниями.

Моё сердце стало усиленно колотиться, когда я направила разговор с ним именно туда, куда и хотела.

— Так если мы проведём вместе много времени, может быть тогда я смогу помочь тебе?

Его лоб изрезало морщинами, а челюсть сжалась, когда он раскусил мой план. Его ноздри расширились.

— Нет! — произнёс он настолько резко, что я отпрянула назад к спинке стула.

Он выпустил мои запястья и поднялся с колен. Он закрыл глаза, сдавив пальцами перегородку носа. Казалось, будто он считал в уме. В итоге, он сделал глубокий вдох и посмотрел на меня. Сразу же его глаза осветились, и я поняла почему. Они осветились спокойствием.

— Мне очень жаль, — сказал он, его голос звучал мягче. — Я не хотел тебя напугать. Но нет, ты не можешь мне помочь. Даже если я позволил бы тебе провести время со мной, чего я не сделаю, ты ни за что не сможешь продержаться слишком долго, а даже если и сможешь, некоторые воспоминания я никогда не решусь стереть из своей памяти.

Воздух застрял в моих лёгких, когда, наконец, я осмыслила только что услышанное. Не потому, что он сказал, что я ни за что не продержусь — несомненно, это не имело никакого значения. А потому, что он взывает к этим ужасным трагическим событиям свою память. Он оберегает их.

— Почему нет? Если это поможет тебе?

Он покачал головой, стоя прямо, почти что вызывающе.

— Потому что я не хочу этого.

Его взгляд снова обратился к виду по ту сторону окна, точно также как он делал, когда рассказывал о своей матери.

Мои мысли охватил панический страх. Почему кто-то хочет держаться за такое мучение? Это ужасное наказание самого себя. Затем я вспомнила список симптомов, который я как раз просматривала. Комплекс вины. Но что он мог такого сделать, чтобы считать, что заслуживает этого? Как я вообще могу чем-либо интересоваться у него без вероятности катапультировать его в какой-нибудь ужас, который итак уже удерживает его, как заключенного? Совсем иная боль, в отличие от той, которую я ощущала ранее, терзала мои внутренности. Я испытывала боль за своих родителей, потому как оплакивала их. Но я испытывала боль за него, живущего, но всё же погребённого.

Я встала и неслышным шагом подошла к нему.

— Посмотри на меня, — попросила я.

Он встретился со мной взглядом. Лиловый с сапфировой синевой. Я не моргала, когда слой за слоем, темнота отступала, и моё спокойствие брало над ним вверх. Когда его глаза снова осветились яркой синевой, я повернула голову в сторону и заняла позу, точно такую же, какая была изображена на картине.

Он улыбнулся и покачал головой.

— Что же мне с тобой делать?

Будь со мной, занимайся со мной любовью, пока мы оба не свалимся без сил, спрячь нас от всего мира, потому что с тобой всё это будет раем.

— Проведи некоторое время со мной, — я осмелилась произнести то, что, как я надеялась, напугает его меньше всего.

Он покачал головой, снова приготовившись к сражению.

— Совершенно исключено. Время приведёт к шансу, а шанс приведёт тебя к получению травмы или ещё хуже, смерти, — он буквально проорал последние слова.

— Я всё же хочу попытаться.

Видимо, я сошла с ума, но я лучше воспользуюсь шансом, нежели буду всего лишь портретом.

Он пробежался рукой по волосам, зубы были стиснуты, словно он пытался сдержать рёв.

— Всё потому — ты не понимаешь — на что это будет похоже, — говорил он медленно, как будто, не мог доверять самому себе, в том чтобы высвободить челюсть.

Я обхватила руками его лицо.

— Тогда покажи мне.

— Что?

— Покажи мне, каково это будет, и тогда мы оба будем точно осознавать, сможем ли мы справиться с этим.

Он отвёл мои руки с лица.