Тридцать ночей

— Ты наблюдала за мной достаточно критически, поэтому могу только предположить, что ты решала некую химическую сложную проблему.

— Не думаю, что у нас имеется сложная химическая проблема, — мой голос был нежным, словно превращался в пар из-за сухости во рту.

Он провёл большим пальцем по моей нижней губе. Под его прикосновением она тут же начала пульсировать.

— Нет, я тоже так не думаю, — он нежно поцеловал мои губы. — Боюсь, я укусил их довольно сильно, — сказал он, заскользив по ним языком, подобно бальзаму.

О, нет, у меня, наверное, несвежее утреннее дыхание? Ох, а кого это заботит!

— Ты можешь укусить их снова, если хочешь.

Он легонько подул на них и отодвинулся со вздохом.

— Может для начала ты должна съесть свой завтрак. Я уже и так лишил тебя ужина прошлым вечером.

Я хотела сказать, что с едой был перебор, но мой желудок предательски заурчал. Смутившись, я откинулась на изголовье кровати и взяла поднос в руки. Яичница, бекон, пшеничная булочка, апельсиновый мармелад, корнуэльский сливочный варенец, бокал "флейта" с клюквенным соком и стакан воды. Но самым лучшим было то, что там оказались дольки яблока и шоколадка "Бачи".

Я рассмеялась.

— Как ты узнал, что я люблю корнуэльский сливочный варенец.

— Твоя соседка упомянула об этом, когда выносила тебе выговор по поводу Колина Фёрта.

— Вау! У тебя прекрасная память.

Он пожал плечами.

— Хорошо, спасибо! Так красиво. Особенно "Бачи". Ты сам всё это сделал?

— Нет, Кора приготовила. Но если это поможет спасти мою репутацию в твоих глазах, то я размещал заказ и отправил Бенсона отыскать розу. Я дал ему фотографию розы, похожую на "Элизу".

— Ты спасён, — рассмеялась я, заложив за ухо розу и откусив немного яичницы.

— Ты прекрасна, — сказал он, практически выдохнув себе под нос.

Я уже было приготовилась отшутиться, но его губы приоткрылись, и я мгновенно уверовала в свою красоту. Затем я вспомнила, что у меня был открыт рот и вилка в руках. Я прожевала яичницу, не хватало ещё того, чтобы кусочки яичницы выпали изо рта на кровать и полностью уничтожили мой образ и его шёлковые простыни.

— Твой румянец заставляет розу ревновать, — ухмыльнулся он.

— Издержки профессии при работе с рубидием и парами брома, — я почувствовала себя неловко, поэтому перевела разговор на более важную тему. — Итак, расскажешь мне что-нибудь о себе, что не попадает под эмбарго?

Бирюзовая глубина его глаз застыла.

— Немного рановато для этого, так не кажется?

Возможно, он был прав. Кроме того, в моём распоряжении был весь день.

— Хорошо, так чем бы ты хотел заняться сегодня?

— Ну, я подумал, ты могла бы попозировать для написания картины, а затем этот вечер мы могли бы провести вместе.

Он выглядел так, словно провёл бесчисленное количество времени в размышлениях при разработке данного плана.

Моя вилка упала на поднос.

— Моя… моя картина? — было ощущение, словно что-то вылупилось из яиц прямо у меня в животе.

Его выражение лица осталось невозмутимым.

— Да.

— Я не хочу позировать, — выпалила я. Бокал "флейта" с клюквенным соком слегка задребезжал: — Я хочу провести время с тобой.

Он улыбнулся, но на этот раз улыбка не обнажила его ямочку, и подушечками пальцев он ласково прикоснулся к моей щеке.

— Мы и проведём. Вечером.

Он схватил вилку, зацепил яичницу и отправил её в мой рот, который был широко открыт из-за того, что мне ничего не оставалось, кроме как есть.

Я прожевала и проглотила настолько быстро, насколько смогла, чтобы сделать это без чавканья. Он снова наполнил вилку, но я остановила его руку.

— Айден, у нас договоренность провести вместе день. Я делюсь с тобой чем-нибудь, ты делишься чем-то, — я попыталась удержать свой голос на спокойной волне, вместо того, чтобы начать сетовать, когда на самом деле только этого мне и хотелось.

Челюсть Айдена изогнулась, словно он плотно сжал зубы. Он медленно положил вилку на поднос. Его левая рука с силой впилась в стёганое одеяло, так что побелели суставы. Вспышка ярости разгоралась в его глазах.

— Элиза, мы сможем провести вместе время, как только ты закончишь с позированием. Это не так уж и сложно, — его голос был уравновешенным, таким монотонным, из-за чего я могла лишь предположить, что тем самым он скрывал разбушевавшийся шторм. И он исключил часть "обмена личной информации".

— Я не понимаю. Почему эта картина так важна, что даже не может подождать один единственный день?

Он покачал головой и стал всматриваться в картины на стене. Я уже собралась было сказать, что ухожу, но в том, как он рассматривал их, было так много беспомощности. Затем его глаза сосредоточились на мне, подобно фокусным линзам.

— Потому что я объяснил тебе, Элиза. На картинах ты всегда будешь принадлежать мне.

Кислород застрял в моих легких. Всегда. Если "всегда" было тем, чего он желал, я не смогу ему этого дать. Но в его ответе таилось нечто ещё, что также напугало меня.

— Ты больше предпочитаешь образ, нежели настоящую девушку? — вопрос сорвался с моих губ по своему собственному желанию.