Тридцать один. Часть I. Ученик

Евлампий попытался хлопнуть, но ладони так и не коснулись друг друга. Оливье нажал на крючок. Сработал механизм, и деревянный кузнец двинул молотом по наковальне. Проскочила голубая искра, и выпалила в голема. Попала между ладоней и среди камней проскочили разряды, опоясав сеткой молний тело Евлампия. Он медленно опустил руки и замер.

– Что с ним? – вскрикнул я от неожиданности.

Оливье спрятал деревянную игрушку, вместо неё вынув кусок вяленого мяса и, махнув им, протянул мне.

– Подкрепись, сбледнул совсем. Нам пора убираться. Даже без твоего каменного стукача, здесь всё скоро будет кишеть магами!

– Но… – пробормотал я, жадно пережевывая жёсткое мясо.

– Никаких но! А то ещё про веретено расскажу! – зло предупредил дядя. – Голем очухается, но забудет что было. Расскажешь про хранителя Силы, заморю голодом!

Я чуть не подавился остатками мяса и, с трудом сглотнув, кивнул.

– Но…

– Послушай! – уже мягче сказал Оливье. – Ты вытащил меня из междумирья, и я прощаю тебе угробленную карьеру. Если бы мог, – он потёр горло и кашлянул. – С радостью выложил бы всё про хранителей и поглотителей, но заклятье задушит меня без всяких ошейников. Так что засунь свои орочьи вопросы поглубже и помалкивай!

Я закрыл рот и ещё раз кивнул.

– Лучше быть живым толстолобиком, чем дохлым левиафаном, крысёныш, – по-отечески посоветовал дядя.

Глава 13. Путешествие без портала

Голем громыхнул, подпрыгнул, покрутил руками и повернулся.

– Что со мной?

– Лез куда не надо, вот молнией и бахнуло! – отмахнулся дядя. – Крысёнушу чуть башку не спалило, дёшево отделался. Валим пока фей не оклемался.

– Душегуб живой? – удивился я.

– Что ему будет? – проворчал Оливье. – Любителя гнилой рифмы и изощрённых наказаний чарами не изведёшь.

– Не помню молнию, – пожаловался Евлампий.

– Остатки разума растерял, – сердобольно заметил дядя. – Чуть напрочь не заклинило!

– Мы прошли заросли?

– Привязался, как рыба-присоска. Засохни! Некогда по прошлому тосковать, – строго сказал Оливье.

– Как мы выберемся? – пробормотал я, склонив голову.

Ни на дядю, ни на голема смотреть не хотелось. Поэтому я рассматривал архивариуса. Старик бледной тенью выделялся на фоне почерневшей травы.

– Быстро и с салютом, но придется покопаться!

Схватив меня за шиворот, Оливье зашагал к перевернутому дереву. Я старался идти с ним в ногу, чтобы не упасть.

– Слышал про радужный мост?

– Его разрушили после мировой войны. Он соединял Благодатные земли и Отдельный мир, – не дав мне ничего сказать, затараторил Евлампий.

– Точно, булыжник. Радужный мост связывал не только Благодатные земли и Отдельный мир. Три луча из Подгорного царства, Таньшана и Фейри Хауса сходились в Благодатных землях в один. Их заперли, но мы приоткроем.

– Это запрещено! – возмутился Евлампий.

– Освещено! – гаркнул дядя. – Было, когда тебя молнией шандарахнуло, жалко не испепелило, – вздохнул он.

– Молния мне не вредит, только делает сильнее.

Оливье не стал отвечать, мы подошли к перевёрнутому дереву.

– Смотри, у земли должна быть нора, а в ней горшок.

– Горшок? – переспросил я.

– Горшок, – передразнил дядя.

– Зачем нам горшок? – спросил я.

– Для фикуса! – разозлился Оливье. – Посадим, и подождём пока в Благоград прорастёт! – и добавил сквозь сжатые губы. – Из него начинается радуга!

– Так и есть! Но нам нельзя его выкапывать и открывать, мы же не хотим восстановить радужный мост? – вмешался Евлампий.

– Ты оставайся, гниль подкильная! – отрезал дядя. – А я лучше отбуду.

Он подтолкнул меня к норе.

– Лезь!

– Но, Отдельный мир, – засомневался я.

– Лезь, фей очнется и закроет горшок…

– Вы не можете быть так уверены! – возразил голем.

– В тридцати мирах вообще ни в чём нельзя быть уверенным. Лезь!

Я подчинился. Опустился на четвереньки и заглянул в дыру.

– Не надо! Закон нарушать нельзя, – посуровел голем.

Я не ответил. Вздохнул и протиснулся в нору. Желание жить – сильнее любых правил. А страх перед тёмными ямами можно и преодолеть. Тем более, это единственный путь из мира фей.

Влажная земля скользила. Руки разъезжались, и я всё время хватался за корни и стенки норы. Не видно было не зги, поэтому полз на ощупь, то и дело стукаясь головой об потолок. Слава источнику, корячиться пришлось недолго, я долез до дна. А когда глаза привыкли к темноте передо мной предстал увесистый медный горшок с ручками и крышкой, запертый навесным замком. Как, спрашивается, его открывать? Сбоку растопырились три сундука. Большой, поменьше, ещё меньше и самый маленький. Видать феины сокровища. Бесценные, ценные и всякое барахло.

Я подполз к самому большому, с неплотно закрытой крышкой, и заглянул внутрь.

– Лазить в чужих вещах – преступление, – напомнил о себе голем.

– Преступление болтать без умолку, – парировал я.

– Наставление – не преступление! – не унимался Евлампий.

– В рифму, – фыркнул я. – Никак от Душегуба стихоплётством заразился!

Голем заскрипел камнями, но достойного ответа так и не придумал.

В сундуке скрывался потёртый футляр с выдавленной монограммой: нож, продетый между зубцов вилки и опоясанный витыми буквами «Еда для наслаждения».