Тридцать три удовольствия

В середине февраля мы вчетвером — Николка, Птичка, Ротик и я — ездили к одному Николкиному знакомому, художнику Николаю Гавриловичу Шмелеву в Истру. Сначала осматривали картины, большую часть которых составляли портреты русских исторических деятелей — Святого Владимира, Аввакума, митрополита Иллариона, Александра Невского. Несмотря на восторги Николки, на меня эта живопись потрясающего впечатления не произвела, чего нельзя сказать о последовавшем вслед за осмотром полотен банном удовольствии — купании в нежных сугробах, а после бани — о блинах с красной икрой, сметаной, вареньем и медом, под ледяную любезную водочку. В бане мы парились по очереди — сначала мужчины, а потом женщины, и в парилке вздорная моя Катюша умудрилась из-за чего-то поспорить и поссориться с Птичкой. Вообще, наши с Николкой подружки не испытывали большого удовольствия от встреч друг с другом. Когда разморенные, вкусившие водки и блинов, мы легли в одной из комнат дома Николая Гавриловича, меня накрыл мохнатой лапой сон, но Ротик пролезла под эту лапу и еще какое-то время жужжала мне о том, «какая все-таки эта ваша Лариса бестактная и противная, не знаю, чего вы все в ней находите, какой красной икрой она вам обмазана, просто не понимаю и все, вот объясни мне, что в ней такого…»

Вот почему, когда мы собрались на пару дней в Питер, на седьмое-восьмое марта, я очень ловко рассорился с Ротиком, и она в эту поездку не попала. Помню, как не смогла скрыть своего удовольствия Птичка, когда я появился на вокзале один и честно признался, что поругался с Катюшей, и наша компания сократилась до трех человек.

— Не переживай, вернешься — помиритесь, — сказала она, изображая сочувствие, а у самой-то глазки так и блестели. Любой женщине нравится находиться в компании своего избранника и его лучшего друга. Вольно или невольно, но друг исполняет роль того, кому, в отличие от избранника, судьба не улыбнулась.

Оба дня, что мы пробыли в Питере, она была необычайно оживлена и без конца тянула нас гулять, бродить, записываться на экскурсии. Ребята из «Молодежки» заказали для нас большой двухкомнатный номер в гостинице ЦК КПСС — при всей своей демократическо-антикоммунистической направленности «Молодежная газета» вовсе не спешила порывать хорошие связи с сильными мира сего и имела надежный блат в цековских гостиницах Советского Союза. Мы приехали туда утром седьмого марта. День был хороший, и сквозь облака прорывалось первое весеннее солнце. Первым делом мы отправились в Эрмитаж и пять часов бродили по его бесчисленным залам. Я заметил, что Птичке больше всего нравятся жанровые картины, где есть действие и человеческие характеры, она не останавливалась у пейзажей и не вздыхала, что нет ничего лучше природы. Она часто просила Николку объяснить ей сюжеты из античной мифологии и Библии, на которые были написаны те или иные полотна, и Николка терпеливо рассказывал. Но еще больше ей нравились бытовые сцены, особенно если там был хотя бы какой-то намек на то, что кто-то кого-то хочет соблазнить. «Ах, как хорошо!» — воскликнула она, когда мы вышли из Эрмитажа и в лицо нам брызнуло золотое солнце, а легкие наполнились свежим и холодным, но уже весенним, воздухом. И я подумал, что и впрямь — удивительное удовольствие быть с нею рядом, даже если она принадлежит другому. Может, это даже и лучше, и ею можно любоваться исподтишка, ухаживать еле заметно и почти совсем незаметно дать знать, что она желанна и что я печалюсь от неразделенности своего чувства. Будь я на месте Николки, мне, возможно, прескучило бы мое положение, захотелось бы вырваться из плена, сбежать. Куда приятнее было пребывать в состоянии легкого пленения, как легкого опьянения, и тайком любоваться дарами, которые хранила в себе память — зрелищем ее упругой точеной фигурки, когда я поднырнул под нее в Ниле, веселыми огоньками в ее глазах, когда я приехал на Ленинградский вокзал один, без Ротика, звуком ее гитары и голоса, необычной мелодикой и образностью песен ее собственного сочинения, несомненно несущих на себе печать таланта. Эти песни с некоторых пор всегда были со мной, я не мог, да и не хотел, отделаться от их очаровательного плена. Они всегда кружились где-то надо мной, высоко в небе, словно жаворонки. Когда Лариса говорила что-то, обращаясь ко мне, чудилось, что вот-вот ее фразы плавно перетекут в пение, и тогда вся жизнь сделается сюжетом одной огромной, вечной, как смена времен года, песни.

Вечером в гостинице мы устроили небольшой кутеж. Точнее, даже не мы, а… Короче, получилось вот как. Мы отправились в гостиничный ресторан, я заказал ужин, за которым мы решили не пить ничего, кроме адмиралтейского пива — оно здесь было лучше всякого чешского и немецкого. Неподалеку от нашего столика официанты суетились, сервируя богатейшими закусками длинный стол. За столом уже сидел солидный мужчина, шкафообразный, как Ардалионовы мафиозы. Время от времени к нему подбегал молодой, еще неошкафившийся парень лет тридцати и всякий раз сообщал:

— Нет, Руслан Тимурович, еще не приехали.