Тридцатая любовь Марины

– Прелесть ты какая, – улыбнулась Марина, забыв о папиросе, – Только еще, еще вперед немного… вот так…

Саша изогнулась сильнее, небольшие грудки дрогнули, свет заискрился на беленьких волосиках пухлого лобка.

Томно прикрыв глаза и постанывая, она облизывала губы.

– Афродита…

Сашенькины руки скользнули по телу и сошлись в паху.

– Ты уже хочешь, киса? – спросила Марина. – Я всегда хочу, – прошептала Саша и вытянулась поверх одеяла, поглаживая свои .гениталии и делая Марине знаки языком.

– Сейчас, милая…

Марина закончила набивать, подошла, вложила папиросу в губы подруги, другую в свои, чиркнула спичкой.

Приподнявшись на локте, Сашенька прикурила, сильно затянулась, с коротким всхлипом пропустив глоточек воздуха. Она всегда курила план профессионально, – ни одна затяжка не пропадала даром.

Марина подожгла скрученный торец папиросы, легла рядом.

– Вуматной косяк… – пробормотала Саша, сжимая зубами папиросу и поглаживая себя по бедрам.

– Азия, – Марина жадно втягивала горьковатый дым, подолгу задерживая его в легких.

Над тахтой повисло мутное облако.

Когда папироса почти кончилась, Марина почувствовала первый «приход»: комната мягко качнулась, расширяясь, голые Маринины ноги потянулись к удаляющемуся окну.

Она засмеялась, прикрыла глаза. В голове ритмично пульсировали разноцветные вспышки.

– Ой, поплыли! – раздался рядом непомерно громкий голос Саши, – Косячок охуительный, Мариш! Набей еще по штучке!

Давясь от смеха, Марина посмотрела на нее.

РЯДОМ лежала огромная голубовато-белая женщина: ноги маячили вдалеке, грудь и живот сотрясались от громоподобного хохота, в толстых губах плясало тлеющее бревно.

Марина повернулась, ища пепельницу. Вместо нее на расползшейся во все стороны тумбочке зияла невероятная каменная лохань с горкой грязных березовых поленьев.

Хихикая, Марина бросила туда папиросу.

Что-то массивное пронеслось у нее рядом с виском и с громким треском расплющило тлеющее бревно о дно лохани.

– МАРИШ, ЧТО ТЫ ОТВЕРНУЛАСЬ?!! – загрохотало над головой и не понятно откуда взявшиеся мраморные руки сжали ее грудь.

Стало очень приятно, ново и легко.

Марина повернулась.

Перед ней возлежал яркий многометровый Будда. Большие губы его громко раскрылись:

– ОБНИМИ!!

Руки потянулись к Сашеньке, покрыв долгое расстояние в считанные минуты.

Постанывая и всхлипывая, они стали целоваться.

Марине казалось, что она целуется первый раз в жизни. Это длилось бесконечно долго, потом губы и языки запросили других губ и других языков: перед глазами проплыл Сашенькин живот, показались золотистые кустики по краям розового оврага, из сочно расходящейся глубины которого тек сладковатый запах и выглядывало что-то родное и знакомое.

Марина взяла его в губы и в то же мгновенье почувствовала как где-то далеко-далеко, в Сибири. Сашенькины губы всосали ее клитор, а вместе с ним – живот, внутренности, грудь, сердце…

После седьмого оргазма Сашенька долго плакала у Марины на коленях.

К одиннадцатому шли долго и упорно, словно советские альпинисты на Эверест, достигнув вершины, радостно и облегченно плакали, по-сестрински целовались в раскрасневшиеся щеки, заботливо укрывали друг дружку, бормотали детские нежности, рассказывали о наболевшем, клялись в верности и любви, ругали мужчин и советскую власть, снова целовались, делились прошлыми воспоминаниями, снова клялись, снова укрывали, снова целовались, снова клялись, и засыпали, засыпали, засыпали…

Марина осторожно шла по длинному коридору из голубой, слабо потрескивающей пены. Несмотря на свою воздушность, пена была прочной и вполне выдерживала Марину, громко похрустывая под голыми ступнями.

Впереди просвечивал конец коридора. Кто-то громко крикнул сзади:

– БЕГИ!!

И она побежала, – быстро, быстро, едва касаясь необыкновенного пола, так что ветер зашипел в волосах.

Свет приближался, приближался и-ах!– Марина вылетела из коридора в яркий солнечный мир и упала на зеленую траву. Вокруг было тепло и просторно, бездонное небо раскинулось над головой, смыкаясь на еле видном горизонте с таким же бескрайним морем.

Рядом показались белые фигуры людей. Это были женщины в длинных хитонах. Приблизившись, они расступились, пропуская свою повелительницу. Ей оказалась Нина. Правда она была очень молодая, стройная, лицо и руки покрывал бронзовый загар. На ее голове покоился лавровый венок.

– Здравствуй, Марина, – громко произнесла Нина, подходя, – Жители Лесбоса приветствуют тебя.

Остальные женщины хором произнесли что-то по-гречески.

– Я на Лесбосе? Трудно поверить, – проговорила Марина, радостно смеясь.

– А ты поверь, ангел мой, – Нина подошла ближе и поцеловала ее в щеку.

– Ниночка, я голая совсем… – начала было Марина, прижимая руки к груди, но Нина прервала ее:

– Во-первых, я не Нина, а Сафо, во-вторых, чтобы тебе не было неудобно…

Она что-то сказала подругам и все разом скинули хитоны.

Тела их оказались стройными и прекрасными.

– Пойдем, чужестранка, – дружелюбно проговорила Нина, беря ее под руку, – Будь как дома. Ты на острове Розовой Любви, на острове Поэтов.