Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Среди населения Саксонии, сообщает он, перед Брейтенфельдской битвой были распространены слухи о появившихся приметах, сулящих страшное кровопролитие для врагов христианской церкви — вода в саксонских реках окрасилась в кроваво-красный цвет[645]. Это значит, что шла агитация за резню имперцев-католиков. Действительно, сражение с солдатами Тилли началось в Саксонии за несколько дней до Брейтенфельдской битвы — пожарами было охвачено 200 деревень

[646] (разумеется, в отместку за активные действия крестьян). Иными словами, опять-таки уже возникший де-факто союз против общего врага между движением саксонских крестьян и шведской армией вынудил и курфюрста Иоганна-Георга присоединиться со страху к этому союзу. Кончилась Брейтенфельдская битва тоже не так, как изображают военные историки. Густав-Адольф направил вое свои резервы преследовать бегущего неприятеля, пишет «Шведский солдат», — «а саксонский курфюрст тоже приказал бить в набат по всей стране, чтобы имперцев хватали или убивали, — в чем крестьяне повиновались ему с верностью, и не понадобилось много приказаний, чтобы возбудить в них к тому охоту; это значительно увеличило число убитых, так что не только поле битвы было усеяно ими, но покрыты были и все дороги на двенадцать лье вокруг»[647]

.

Этот текст легко поддается исторической критике: известно, что курфюрст Саксонский, не дождавшись конца Брейтенфельдской битвы, бежал с испуга в Эйленбург; следовательно, он не мог дать приказа о преследовании неприятеля. Этот «приказ» явно выдуман повествователем, чтобы несколько прикрыть то, что стихийно произошло в действительности, — набат звонил по всей стране, крестьяне поднялись и преследовали имперцев. На поле битвы, пишет через несколько страниц «Шведский солдат», — «Тилли оставил 8 тыс. своих людей, не считая множества тех, которые были перебиты при бегстве сельским людом». А Паппенхейм через несколько дней после битвы говорил, что при бегстве погибло 18 тыс. человек[648]. Даже если какая-то часть из них была уничтожена преследовавшей их шведской кавалерией, то все же, несомненно, следует, что в «мужицкой резне» после битвы уничтожено было больше имперцев, чем в самой битве. Впрочем, в свете этих данных становится сомнительным и обычное представление о характере сражения. Ведь Брейтенфельдская битва особенно прославлена тем, что шведы потеряли в ней всего 700 человек убитыми. Но, может быть, эта колоссальная разница объясняется не столько качественным превосходством шведской армии (которое в дальнейшем никогда не проявлялось с подобным коэффициентом), сколько участием и в самой битве нерегулярных крестьянских сил?

Так или иначе, Брейтенфельдское сражение, признаваемое самой значительной битвой Тридцатилетней войны, имеет, как видим, сторону, совершенно игнорируемую историками.

Густав-Адольф считал, что это сражение, которое он так долго оттягивал, решает исход всей войны. В речи к войску перед сражением он сказал, «что прошел двести лье по стране для того, чтобы увидеть этот день… Что несколько часов решают спор многих лет». После победы дальнейшая перспектива представлялась Густаву-Адольфу лишь доделкой, всего лишь преследованием бегущего разбитого Тилли, «этого старого капрала, — хоть до края света»[649]

. Историков издавна интересует вопрос, зачем вообще Густав-Адольф продолжал войну после Брейтенфельда, ибо основных целей Швеции он уже достиг: все территории Северо-Восточной Германии, прилегающие к Балтике, были завоеваны или поставлены под шведский контроль, императорский флаг был выброшен с Балтийского моря, никакая католическая армия не грозила шведским завоеваниям[650]. И действительно, все дальнейшее уже не может трактоваться под углом зрения истории Швеции — политика шведской дворянско-купеческой олигархии, политика в духе канцлера Акселя Оксеншерны была исчерпана. Логика германской истории, борьбы классов Германии — вот что влекло дальше Густава-Адольфа.

Немецкие историки немало также обсуждали проблему: почему после победы Густав-Адольф пошел не прямо на императорские наследственные земли, т. е. в Чехию и Австрию, лежавшие непосредственно к югу от Саксонии, где он находился, а на Рейн, в Западную Германию, т. е. в обход габсбургских владений. Совершенно ясно, что после Брейтенфельда он преследовал уже не чисто военные цели разгрома противника, а цели политические — поиски союзников[651]. Но буржуазные историки не понимают и не хотят понять, что Густаву-Адольфу пришлось выбирать между двумя союзниками: крестьянством, которое готово было видеть в нем освободителя, спасителя, и князьями, которые относились к нему в высшей степени настороженно.