Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Есть и некоторые специальные методические трудности, с которыми я встретился, обратившись к занятиям «русистикой». В частности, вот одна из них, довольно характерная. Западные историки отнюдь не считают ненаучным, цитируя тексты XVI–XVII вв., несколько модернизировать их язык, как и орфографию. Такое цитирование источников в общем является общепринятым, в том числе даже в самых академических сочинениях историков. К тому есть веские причины. То, что было нормой, на прошедших этапах истории того или иного языка, не исчезает вовсе, уступая место новым нормам, но очень долго сохраняется в малообразованных и периферийных общественных кругах. Поэтому устаревшие тексты невольно воспринимаются нами несколько свысока: они ассоциируются с современными архаизмами и провинциализмами. Образ автора текста помимо нашего сознания из «старого» превращается в «старомодный», мы снисходительно прощаем ему какую-то недостаточную образованность, неумелость и провинциальность, либо, напротив, смешноватую манерность. Ничего этого на самом деле не было в рамках языковой культуры своего времени. Западные историки не хотят, чтобы читатель ощущал своих предков как «наивных» — они переводят его речь на язык современного передового человека. Никто не усматривает в этом нарушения интересов исторической науки, и только филологическая наука заинтересована в интактных древних текстах. Упорство «русистов», оправдываемое академизмом, делает историю России прошлых веков несколько дикой. Иные специалисты замечали этот психологический крен и пробовали перешибить традицию цитирования, противопоставляющую в восприятии читателя умному автору курьезного предка. Так, М. Н. Тихомиров пришел к выводу о назревшей необходимости цитировать древнерусские тексты в исторических сочинениях (разумеется, речь не идет об археографических изданиях) в переводе на современный русский язык, но не встретил понимания… Разумеется, перевод старых текстов на современный русский требует не максимализма, а минимализма и величайшей осмотрительности, но сказанное объясняет, почему я присоединился к М. Н. Тихомирову (с которым мы обсуждали этот вопрос) и предлагаю читателю все цитаты из русских документов XVII в. в минимально модернизированной редакции или с приведением в скобках параллельных оборотов.

Этот текстологический вопрос — только малая иллюстрация к обильным трудностям, возникающим перед историком, восстанавливающим место России в системе европейских государств.

Для такой задачи мною не случайно выбрано время Тридцатилетней войны. Она была первой всеевропейской войной. По крайней мере, начавшись как одна из «религиозных войн», она к началу «шведского периода» выявила лежавшие в глубине общеевропейские политические противоречия и вовлекла участников, все менее олицетворявших те или иные церковные тенденции. Тем самым Тридцатилетняя война очень важна для исторического уяснения понятия «Европа».

Следует в то же время напомнить, что Тридцати летняя война не была обособленным или вновь возникшим историческим явлением. Она входит в комплекс других предшествующих вооруженных конфликтов, служивших отражением в политической международной сфере глубинных и коренных процессов генезиса капитализма в недрах феодальной Европы. Несколько глубоко различных войн предшествовали Тридцатилетней и исторически подготовили ее или влились в нее. Это прежде и более всего война Нидерландов за независимость против Испании. Война, начавшаяся с Нидерландской революции и закончившаяся с Вестфальским миром. Другой корень — средиземноморские военные конфликты конца XVI — начала XVII в., где ключевым был вопрос борьбы за Средиземноморье между Турцией и Испанией, а также Австрией, итальянскими торговыми республиками, Францией. Далее, это военный комплекс борьбы за Балтийское побережье. И наконец, это русско-польские военные столкновения, в основном на почве борьбы за украинские, белорусские и западнорусские земли.

I

Европа

Тридцатилетняя война была первой собственно европейской войной, т. е. войной не двух-трех держав, а почти всех стран Европы, объединенных в две мощные коалиции.

Главным стержнем, вокруг которого группировалась совокупность европейских политических проблем XVII в., стал вопрос

О Габсбургской империи, или, по терминологии современников, об Австрийском доме. Именно этот центральный вопрос решался в первую очередь на полях Тридцатилетней войны[7]. Габсбургская проблема имела в свою очередь две стороны: западноевропейскую и восточноевропейскую.

В Западной Европе в течение почти полутораста лет до Вестфальского мира, т. е. с начала XVI в., международная жизнь наполнена борьбой двух политических концепций, двух государственных систем.