Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Император Фердинанд II охотно принял испанские предложения. И все же Брюссельский конгресс, конгресс сплочения и консолидации габсбургско-католического фронта, конгресс, поднявший знамя агрессии, открыто обсуждавший множество воинственных проектов покорения всего мира, вплоть до проекта посылки эскадры в Белое море и Архангельск для пресечения голландской торговли с московитами[132]

, обнаружил и глубокие противоречия в стане агрессоров. Иначе и не могло быть. Выше уже было сказано, что именно балтийский вопрос должен был поссорить обе габсбургские державы и именно в тот момент, когда они приблизятся к торжеству и перед ними раскроются вожделенные просторы мирового господства. Правда, прежде всего на Брюссельском конгрессе бросается в глаза соперничество Испании и Баварии — из-за дележа Пфальца, а еще более из-за дележа влияния на императора. Но если Максимилиан Баварский выступает антагонистом мадридского двора, то не потому, что он чужд габсбургскому универсализму и католической реакции, а потому, что он рискует в противном случае потерять свое влияние в Германии, где среди дворянства зарождается недружелюбие к Испании и растет популярность его соперника — Валленштейна. «Торговая компания» Оливареса удовлетворяла интересы Габсбургов, но обнажала вопрос о том, какая из двух сторон, испанцы или немцы, пожнет материальные плоды балтийской монополии, — ведь среди тех и других было достаточно людей, которым собственные экономические или национальные политические интересы представлялись гораздо важнее нужд «всекатолической монархии». На Брюссельском конгрессе стало очевидно, что испанцы хотели бы только использовать императора для того, чтобы утвердиться на Северном побережье Европы и, сломив Голландию, захватить ее торговлю. Но в том, что намечал Оливарес в своем проекте, уже таилась и возможность другого результата: пора лишить Голландию и Зеландию, писал он, их богатства и значения; если бы удалось забрать в свои руки их торговлю, сокровища Индий наполнили бы собой не только Испанию, но и всю Европу

[133]

. Да, сокровища Индий могли бы оказаться вообще перекачанными из Испании, скажем, в Германию. Для этого достаточно было осуществить проект Оливареса с одной поправкой: не приглашать в северогерманские порты испанский флот, а соорудить там немецкий флот. Именно так вскоре и попробовал обернуть результаты Брюссельского конгресса Валленштейн. Таким образом, испанцы и немцы, шествуя под одним знаменем, весьма косо посматривали друг на друга. Это и было глубокой основой тех столкновений, которые разыгрались на дипломатической поверхности во время Брюссельского конгресса.

Конгресс закончился далеко не так эффектно, как хотели бы его устроители. Три главных участника — Испания, император и Бавария — не достигли полного согласия, напротив, Испания с Баварией изрядно перегрызлись, и конгресс в конце концов затух среди лабиринта проблем и проектов, несмотря на все старания Шварценберга продлить его существование. И все же не следует недооценивать значение этого конгресса. Он символизировал перелом в ходе Тридцатилетней войны: плотины на пути контрреформации в Германии прорваны, поток устремляется вперед, и уже вырисовывается на горизонте то безбрежное море, в которое устремляется этот поток — всемирная империя. Пролог Тридцатилетней войны приближается к концу.