Тринадцать

Мать поставила перед ним тарелку, придвинула приборы и хлебницу. Себе она накрывать почему-то не стала, а присела на стул напротив.

– Мне кажется, Костя, ты снова замыкаешься. Это не очень хорошо. М-м?..

Парень молчал. Тишину нарушал только работавший в его комнате телевизор.

– Если я не делаю замечаний, это не значит, что я ничего не вижу, – продолжала Елена Александровна. – Я все вижу. Ты давно не общаешься не только со мной – господи, уж это я как-нибудь переживу! – но ты ни с кем не общаешься и за пределами этого дома. Нельзя быть окруженным людьми и молчать с утра до вечера. Это вредно!

Костя продолжал игнорировать ее слова – он молчал, опустив голову и уставившись на свою нетронутую глазунью.

– Сынок, тебе крайне необходимо с кем-нибудь разговаривать. Хотя бы просто о погоде!

Костя поднял голову, кивнул в сторону окна.

– Я там не знаю никого, с кем имело бы смысл обсуждать даже погоду, не говоря обо всем остальном.

– Тогда сходи к Татьяне Николаевне! Она опытный специалист и тебе уже неоднократно помогала.

– Знаю. А зачем?

– Что – зачем?

– Зачем мне сейчас с ней говорить?

Мать хлопнула ладонью по столу – не сильно, но достаточно энергично. Она уже с трудом держала себя в руках.

– Затем, чтобы ты завтра или послезавтра не вы–бросился из окна и не сделал меня окончательно одинокой и сошедшей с ума старухой! Я уже не прошу у тебя невестку и внуков, но ты хоть сам попробуй сохраниться и меня сохранить в здравом уме!

Она поднялась из-за стола и повернулась к нему спиной. Уже закипал электрический чайник, нужно было делать кофе. Елена Александровна была убеждена, что всегда нужно что-то такое делать, чем-то занимать руки или ноги, даже если вокруг тебя землетрясение, цунами или праздник по случаю победы Хиддинка над оранжевой угрозой. Сейчас она с удовольствием нахлестала бы сына по щекам, чтобы привести в чувство, но лучше она пока заварит кофе.

– Да, мама, я тебя понял, – тихо отозвался Костя.

Если бы она обернулась, то увидела бы в глазах сына слезы. Парень жевал корку ржаного хлеба, смотрел в тарелку и беззвучно плакал.

Мать так больше и не посмотрела на него, а он не стал завтракать. Молча и тихо парень вышел из-за стола, задвинул стул и отправился в прихожую, где его уже ожидали пара начищенных черных туфель, черная куртка, того же цвета зонтик и черная же папка с молнией. Через минуту «черный человек» Константин Самохвалов покинул квартиру.

Едва за ним захлопнулась дверь, Елена Александровна взяла с подоконника трубку радиотелефона и стала набирать номер. Она долго слушала длинные гудки, успев даже увидеть, как Костя бредет по двору в сторону дороги. Парнишка выглядел таким одиноким и несчастным, что у матери сжалось сердце.

– Слушаю, – сказала трубка приятным женским голосом.

– Татьяна Николаевна? Это Самохвалова.

– А, доброе утро, Лена!

– Да, доброе. Татьян, я могу переговорить с вами минут пять—десять?

– Конечно. Что-то с Константином?

Елена Александровна вздохнула:

– К сожалению.

– Хорошо. Секундочку, я припаркуюсь.

Костя ехал в переполненном маршрутном такси. Втиснулся он в машину с превеликим трудом, потому что новостройки в районе Тополиной улицы до сих пор не имели вменяемого транспортного сообщения с центром города и доступного большого автобуса, не говоря уже о супервостребованных «Газелях», в час пик приходилось ждать по полчаса.

Компания ему в салоне попалась отвратительная (мысленно он уже наградил ее более сочными эпитетами, допустимыми в его лексиконе). Он сидел в хвосте салона прямо у задней двери, слева его плотно поджимал толстыми ляжками опохмеляющийся пивом туземец лет тридцати, а в кресле напротив размахивал уже опорожненной бутылкой его не менее отвратительный товарищ. Впрочем, если сам Костя еще мог бы перетерпеть тяготы и лишения транспортной модернизации, то видеть, как напротив рядом с туземцем мучается худенькая девушка, ему было по-настоящему тяжело.

Впрочем, еще тяжелее было туземцев слушать.

– Короче, тачка в хлам, лобовуха, нах… в крошку, передний бампер под капот сложился – просто писец… Я ему говорю: ты, бля, не слезай с этого урода, тебе страховая х… чё заплатит – ни свидетелей нету, ни протоколов… будешь еб…ся с ними до весны и хер чо выторгуешь… это ж такие козлы, бл…

– А он чё?

– Да х… в сранчо! Говорил же я, он мудак. Ему этот «поршак» никуда не впился, на «шохе» пусть ездит, гандон малолетний…

Минут через десять Константин понял, что скоро начнет задыхаться, причем не столько от воздуха, сколько от этого диалога. На двенадцатой минуте он решил прибегнуть к недавно изобретенному им методу, который позволял целиком погрузиться в себя и изолировать психику от окружающей клоаки. Он начал мысленно читать Пастернака.

Начало пошло неплохо: 

Мне кажется, я подберу слова,Похожие на вашу первозданность.А ошибусь, мне это трын-трава,Я все равно с ошибкой не расстанусь.Я слышу мокрых кровель говорок…