Тринадцать

Сначала Константин был просто обижен на весь белый свет, как обычно обижаются закомплексованные подростки, которых игнорируют сверстники, и в этой обиде не было ничего достойного диссертации. Затем он стал проявлять агрессивность, причем агрессия была адресной, не против абстрактных «их» – тех, которые мешают ему жить, – а против всех, кто «живет не так». Проще говоря, из потерпевшего Константин превратился в судью, и судью бескомпромиссного, а порой и жестокого.

Их последняя беседа состоялась в машине, в ее новенькой красной «хонде», припаркованной недалеко от дома. Опрометчивое решение – Косте эта идея сразу не понравилась. За внешней брезгливо–стью он пытался скрыть свою черную зависть, и весь разговор сразу пошел не так.

«Возможно, я никудышный психотерапевт, – подумала тогда Татьяна Николаевна, украдкой поглядывая, как у ее пациента сжимаются и разжимаются кулаки. – Зря я вообще взяла это мутное дело».

Та часть записи, которую она отказалась продемонстрировать Самохваловой… в общем, ее не было. Пламенную речь Константина, в которой он обличал и поливал грязью все живое, она стерла. Ей показалось, что запись обладает какой-то мистической силой. При первом прослушивании она не могла отделаться от ощущения, что ее сейчас вырвет прямо на колени, даже до туалета добежать не успеет. Она нажала кнопку «стоп» примерно на середине и тут же побежала искать таблетки – жутко заболела голова. Она около получаса лежала на диване, приходя в себя, а когда ее немного отпустило, она сразу стерла этот жуткий кусок, не дослушивая.

А там было от чего прийти в ужас.

«Знаете, я иногда просыпаюсь по ночам в холодном поту, – говорил Костя, играя желваками, – в поту и от возбуждения, потому что во сне я сворачивал им шеи. Вот так зажимал в одной руке и крутил, крутил, крутил. И, знаете, мне это нравилось. Мне кажется, что в один прекрасный момент я не удержусь и сделаю это наяву. Я вдруг понял, как это просто! Вот попадется какая-нибудь мразь, и я это сделаю, и мир станет чуточку чище. Мразь надо уничтожать… Иногда я думаю, что Гитлер был не так уж плох. Возможно, его занесло, но направление он вы–брал правильное. Человеческая порода нуждается в основательной чистке…

…По каким критериям чистить? Ну, все очень просто. Вот возле остановки кучка подонков пьют пиво, громко матерятся, плюются кожурой от семечек. На лбу у них написано восемь классов и какое-нибудь затрапезное ПТУ. Вот для чего они существуют? Это просто белковые организмы, совершенно бесполезные для развития человечества. Планктон. Они, может быть, и безвредны, а может, нет. Никто не знает, когда это ружье выстрелит, но если оно висит на стене в первом акте, то в третьем оно бабахнет. Если они сегодня гадят на остановке, то завтра они, возможно, нагадят кому-то в душу…

…Что с ними делать? А что с ними делать! Мочить! Без суда и следствия. Вы улыбаетесь? А вот я не шучу. Я вообще не склонен шутить последнее время. Будь моя воля, я бы чистил город от подобной мрази не покладая рук, но моей воли на то нет – пока нет, – а воля Всевышнего относительно моей персоны мне никогда не была известна».

…Он говорил медленно, раскладывая предложения на составные части, как будто слова ему даются с трудом. Так говорят бедолаги, у которых речь восстанавливается после инсульта. Это было ужасно – отрешенный взгляд, ходящие ходуном желваки и вымученное блеяние о чистоте человеческой расы. В конце разговора Татьяна Николаевна спросила, не принимает ли он наркотики… Очевидно, это был по–следний вопрос, который она ему задала, – с этого момента Константин Самохвалов вычеркнул ее из списка своих друзей и доброжелателей.

«Наркотики?! – заорал он, ударив ладонью по торпеде. – Какие, блядь, наркотики, дура?! Вы с ума сошли?! О чем я вам говорил целых полчаса?!»

На этом разговор и закончился. Почти. Потому что Татьяна Николаевна тоже не сумела сдержать себя. Спокойно выслушивать оскорбления от какого-то недоделка было не в ее правилах, даже при условии хорошей оплаты.

«Слушай меня сюда, щенок, – процедила она сквозь зубы, – я с тобой нянькаться больше не намерена. Тебе уже не пятнадцать лет, и подтирать тебе задницу некому. Либо ты пошире раскрываешь глаза и включаешь мозги, либо тебя ждет близкий конец. Психиатрическая клиника и палата для буйных – самый щадящий вариант развития событий, если ты не перестанешь ныть и не начнешь работать. Понял меня? А теперь – пошел вон отсюда!»

Константин сделал несколько глубоких вздохов, пригладил рукой волосы, посмотрел в зеркало и, коротко попрощавшись, вышел из машины. Вышел спокойно – даже дверью не хлопнул, хотя Татьяна Николаевна ожидала громкого завершающего аккорда.

Частично прослушав запись, она решила, что действительно больше ни за какие коврижки не возьмет на себя ответственность за Константина Самохвалова и за его возможных будущих жертв. А в том, что жертвы последуют, она уже не сомневалась.

Но как отказать матери? Вот здесь – проблема.