Тринадцать осколков

— Да нет, товарищи, — поясняет Беленький. — Я же, как и все, пойду вместе со взводом. В штабе временно работал. Оно, конечно, — переходит на шепот. — С одной стороны, если бы кто-нибудь из вас сказал политруку обо мне: так, мол, и так, газетчик; с другой стороны, нельзя ли его как-то зачислить ну, скажем, в медсанбат, пусть освещает нашу боевую жизнь. А самому неудобно об этом говорить.

— Конечно, — соглашается Чупрахин и трясет газетой. — Читали, как ты тут о взводном написал. Радуйся, Философ, в люди выходишь. И выйдешь, если тебя волной с палубы не сшибет.

— Так бывает? — интересуется Беленький и меняется в лице: черные с густыми ресницами глаза расширяются, потом хмурятся. — Нет, серьезно, Иван? Я никогда не бывал на море. Первый раз в жизни придется…

За окном поднимается ветер. Он гудит протяжно, с надрывом. Чупрахин успокаивает Беленького:

— Ничего, Кирилка, море как море. Перепрыгнешь. Только зайцы боятся воды.

5

Завтра во взаимодействии с моряками Черноморского флота и Азовской флотилии пойдем на штурм Керченского полуострова. Этим заняты все наши мысли. Только что закончилось открытое партийное собрание. В нашей разведроте — восемь коммунистов и пятнадцать комсомольцев. Почти все выступили в прениях. Чупрахин говорил, что он будет разминировать фрицев аккуратно, без лишнего шума, но так, что от страха закрутятся в гробу ихние большие и маленькие фридрихи и кайзеры, а Гитлера по этой же причине хватит падучая болезнь.

Кувалдин, как всегда, был немногословен. Теребя в руках шапку, он пробасил:

— Как командир первого отделения, приказываю всем быть в первых рядах. А остальное я доскажу там, на полуострове, автоматом и гранатой. Фашист, он такой язык понимает лучше. Порядок.

С подъемом произнес речь Беленький. Говорил он долго, делая большие отступления «в глубь веков». От усердия у него нос покрылся обильным потом. Закончил призывом бить германца по-шапкински, не зная страха. Сам Захар не выступал. Он только с места заявил:

— Я человек беспартийный. Но свой голос присоединяю к словам коммунистов и комсомольцев.

Решение было коротким. Его зачитал политрук:

— «Мы, коммунисты и комсомольцы, бойцы и командиры разведроты, заверяем советский народ, родную партию в том, что без страха и колебания идем на штурм Керченского полуострова и, чего бы это нам ни стоило, с честью будем сражаться за полное освобождение советского солнечного Крыма от фашистской оккупации. Всем коммунистам и комсомольцам быть в первых рядах, штыком, огнем автомата и гранатой бить гитлеровцев до полного разгрома. В бою поддерживать друг друга, не оставлять в беде товарища».

Потом пели «Интернационал». Его подхватила в стороне соседняя рота. И песня покатилась по всей окрестности. Пели артиллеристы, саперы, моряки, танкисты, пели авиаторы в капонирах полевого аэродрома.

Звуки гимна и сейчас еще продолжают звучать в ушах. Мы сидим молча. Один лишь Беленький суетится: он готовит корреспонденцию о прошедшем собрании. Кирилл уже не раз бегал к политруку, и, кажется, Правдин сказал ему: «Пиши — отошлем». Теперь Беленький всем нам не дает покоя: требует, чтобы выслушали начало, или, как он говорит, запевку к статье. Это начало он дополняет и изменяет через каждый час и сразу же после этого просит послушать его. Больше всех достается Егору: он коммунист, и ему нельзя отказать в просьбе Беленькому, но Кувалдин на слова удивительно туг, ему легче отрыть окоп в полный профиль, чем на глазах у людей произнести десяток слов.

Кирилл хватается за голову и начинает отчаянно тереть виски. Он всегда так делает перед чтением своих корреспонденции. Кое-кто пытается выскочить из землянки. Но Беленький спешит загородить собой выход:

— Товарищи, дело общественное, я, собственно, для вас же стараюсь.

— Ведь слышали же! — со стоном говорит Мухин.

— Пусть читает! — кричит кто-то из дальнего угла землянки. — Красиво. Читай, Кирилл!..

Беленький, сбросив шинель, протягивает вперед руку с листками.

— «Товарищи!» — с дрожью в голосе начинает он. — К вам обращаюсь я, мои боевые по Керченской баталии друзья…» Ну как? — спешит спросить Кирилл. — Понятно?

— Порви, — советует Егор. — Звону много, а толку мало.

— Как? — удивляется Беленький. — О диалектике есть? Есть. О стратегии упоминаю? Упоминаю. Нет, Кувалдин, ты плохо слушал. Возьми почитай…

— Правильно, он плохо слушал, — с серьезным видом говорит Чупрахин.

— Смеешься, — прерывает Беленький Чупрахина. — Совершеннейший баламут! Вот сейчас пойду к политруку, и он скажет: «Хорошо». Да, да! Разрешите, товарищ командир взвода. Я быстро…