Тринадцать способов убить Лалабелль Рок

Я беру сигаретную пачку и надрываю обертку. Неловкими пальцами вытаскиваю идеально гладкую сигарету и неуклюже вставляю ее в рот. Трижды пытаюсь добыть огонь из зажигалки, и в конце концов Лалабелль со вздохом забирает ее у меня. Она выхватывает у меня сигарету и достает еще одну из пачки. Зажав обе между губами, уверенно чиркает зажигалкой, и на мгновение в ее темных очках отражаются два язычка пламени.

– Вот, – говорит она, передавая одну сигарету мне. – Вдохни. Ты скоро освоишься. Все привыкают.

– Кто все? – спрашиваю я, и сигарета, торчащая из моего рта, дергается вверх-вниз.

– Другие Портреты. На данный момент у меня набралось достаточно. Ты будешь тринадцатой.

– Не повезло, – бормочу я, пытаясь понять. – Я не… думаю… я…

– Вдохни.

Я делаю, как она говорит, и дым заполняет мой рот, устремляется в горло и цепляется за миндалины. Я чувствую, как он густым черным смогом проникает в легкие. Мне становится страшно. Я кашляю, меня начинает тошнить, на глаза наворачиваются слезы.

– Ой, пора взрослеть, – говорит Лалабелль, закатывая глаза. – От капельки дыма никому вреда не будет. Вдохни, задержи дыхание и выдохни.

Мне не хочется, но она наблюдает за мной, барабанит пальцами по столу – цок, цок, цок. С третьей попытки у меня все получается, однако руки дрожат.

– Ну что, вспомнила? – наконец спрашивает Лалабелль.

Кажется, она овладела собой. Сейчас она мне даже улыбается, как будто я ребенок, который старается изо всех сил. Она делает глоток.

– Наверное, – говорю я и старательно думаю об этом.

Мои воспоминания состоят из двух слоев. Я отчетливо помню розовое пятнышко на халате Лалабелль. Я помню, как стеклянный стол сверкает на солнце. Я помню «Медею». Я помню, как мне советуют никогда не работать с детьми. Я помню, как держу сигарету, девственно гладкую. И все эти воспоминания цветные. Я даже могу чувствовать их запах. От них пахнет клубникой лечебного напитка, сигаретным дымом и терпкими духами Лалабелль.

А под этими воспоминаниями есть другие, и они в цвете сепия. Плоские и без запаха, как фотография. Этих воспоминаний гораздо больше; они охватывают тридцать лет. Запас на целую жизнь. Я вижу два лица. И я знаю, кто это. Одно из них мамино. Другое папино. Я ничего к ним не чувствую. Эти воспоминания – как греза.

– Я выросла, – осторожно говорю я, ожидая от Лалабелль подтверждения, – в этой местности. Поэтому-то и купила этот дом. Поместье.

– Да, – говорит она. – Только ты не должна думать в таком ключе. Ты только сама себя запутаешь. Это я выросла в этой местности. Тебя выловили из чана в моем подвале. Что еще?

– Я… ты переехала в город.

– Да, – говорит она. – Хорошо.

– Ты актриса.

– Да.

– Ты так уже делала.

– Да. Двенадцать раз. Ты тринадцатая. Почему я создала остальных?

Я сосредоточенно размышляю, и сидящая по ту сторону стола Лалабелль улыбается. Улыбка не очень-то дружелюбная. Зубы – их слишком много – блестят, как маленькие мокрые камешки.

– Не знаю, – говорю я.

– Я создала их, потому что очень-очень занятая девочка, а количество часов в сутках ограничено. Я создала их, потому что не могу разорваться, а могу сделать многое. Я могу дать миру очень много.

– Да, – говорю я.

Головная боль стихает до низкого гула. Облака снова расходятся, и я морщусь от внезапно обрушивающегося на меня солнечного света.

– Почему я создала тебя?

Я отвечаю не сразу. Я знаю ответ, но не уверена в том, что это правда.

– Ты создала меня, чтобы убить их. Тех, которые были раньше.

– Избавиться от них, – поправляет она меня, но все равно кивает и, не отводя от меня взгляд, откидывается на спинку и делает большой глоток. Я вдруг понимаю, что от сигареты у меня пересохло во рту. Оглядываюсь в надежде, что поблизости маячит кто-нибудь из обслуги с кувшином чистой холодной воды.

Думаю, здесь, на вилле, много слуг. Поместье большое. Его трудно содержать, но оно стоит того из-за красоты и уединенности. Я думаю, думаю… Ведь приятно иногда уехать из города. Свежий воздух тонизирует. Все это знают. Разве не так? Когда я только купила это поместье, вся обслуга выстроилась в шеренгу, чтобы приветствовать меня. В моем воспоминании все лица пусты.

Наверное, они улыбались мне. Все улыбаются мне. Ей.

– Ты знаешь, почему я хочу списать их? – Лалабелль хмурится. – Кури дальше. Ты сыплешь пепел на стол.

Я делаю еще одну осторожную затяжку.

– Не знаю, – признаюсь я. – Это странно. Я многое помню, но не помню, зачем я создала их и как к этому относилась. Как получается, что я вижу все отчетливо, но не могу понять, что я насчет этого думала? Почему я не могу вспомнить?

Она пожимает плечами, уголок ее рта дергается.

– Я тоже не знаю. Я не очень хорошо понимаю технологию. Мне пытались объяснить, но объяснение было долгим и скучным. Воспринимай это как магию, так проще… В общем, я собираюсь избавиться от остальных, поскольку считаю, что маленькая смерть снова пробудит в людях интерес ко мне.

Последнюю фразу Лалабелль произносит таким небрежным тоном, что у меня на мгновение возникает желание бежать прочь.