Тринадцатая Ева

До того как оказаться в его кабинете, Татьяна Ларина наведалась в столичный бутик, возможно даже не один. Это могло свидетельствовать о многом. Например, о том, что она могла, не задумываясь о ценах, тратить любые суммы.

Или о том, что ей требовался предлог, дабы выбраться в центр Москвы, и таковым могла служить только прогулка по дорогим магазинчикам.

Интересно, на чем она приехала? Обычно у таких дам имеется ручной сборки лимузин с собственным шофером. Но шофер ведь обо всем докладывает мужу. Хотя с чего он взял, что у нее есть муж? Быть может, она в разводе, вдова или вообще пробивавшаяся наверх бизнес-леди…

Женщина вскинула на него свои бездонные зеленые глаза и произнесла тихим, чарующим, хриплым тоном:

– Очень рада…

А затем пожала протянутую руку доктора. Чегодаев отметил, что ногти на пальцах были не просто спилены – они были обкусаны! Что с учетом явного высокого социального положения его гостьи было далеко не самым хорошим симптомом.

Продолжая изучать руки клиентки, доктор Чегодаев заметил обручальное кольцо из белого золота с крупным, странной формы бриллиантом и понял, что прав относительно семейного статуса дамы. Итак, если перед ним Татьяна Ларина, то где-то на заднем плане должен иметься и ее муж-князь?

Интересно, а изнемогающий от страсти к ней любовник тоже существует?

Рука у пациентки была вялая, однако от внимания Чегодаева не ускользнуло, что женщину слегка трясет. Да, определенно она чего-то боится…

– Разрешите попросить вас пройти в мой кабинет! – произнес Дмитрий Иннокентьевич. – Там мы обсудим все, что вас интересует.

Он пропустил Татьяну Ларину вперед, отметив, что под мышкой она сжимает изящную длинную сумку: кажется, одну из тех, ради которых богатые и очень богатые дамы записываются в очереди у дизайнера и безропотно ожидают своего заказа год или даже дольше.

Они оказались в кабинете доктора. Он любезным жестом указал на стул, софу и кресло:

– Выбирайте сами, где хотите расположиться!

Татьяна Ларина заколебалась, двинулась было к креслу, но потом вдруг развернулась к стулу с высокой спинкой и опустилась на него. Осанка у дамы была как у балерины.

Что же, выбор был понятен – она вся в напряжении, поэтому и отказалась от софы и кресла и замерла, вытянувшись, словно струна, на неудобном стуле.

Доктор опустился на другой стул – в отличие от того, на котором восседала пациентка, его собственный был несколько иной конструкции и позволял ему беспрепятственно провести сидючи на нем пятьдесят пять минут – именно столько длился каждый сеанс.

Кивнув на лежавшие на столе блокнот и карандаш, Дмитрий Иннокентьевич заметил:

– Я использую их только в том случае, если вы согласитесь. Потому что для детального анализа и, что важнее, выяснения и устранения причин, не позволяющих вам радоваться жизни, надо делать кое-какие пометки.

Татьяна Ларина продолжала молчать. Доктор мягко улыбнулся и сказал:

– А ведь вы хотите снова научиться радоваться жизни?

Наконец пациентка подняла на него глаза и произнесла:

– Да… Только вот скажите, вы ведь никого не поставите в известность о моем визите?

Доктор рассеял ее сомнения, заявив, что все, что они обсуждают, подпадает под категорию врачебной тайны.

– А если я после этого первого разговора больше не захочу воспользоваться вашими услугами? – не унималась она.

Чегодаев снова заверил, что длительность лечения не имеет значения.

– Но эти ваши записи… Ведь посторонние могут получить к ним доступ? – произнесла Татьяна Ларина, сгибая и разгибая пальцы.

И снова доктор сказал, что, во-первых, все записи хранятся в специальной картотеке, которая представляет собой небольшую комнату-сейф, во-вторых, никакие такие посторонние получить к ним доступ не могут, потому что доступ к записям имеют только он сам и его помощница, и в-третьих, он не записывает слово в слово, о чем шла речь во время сеанса, а делает пометки для себя, причем используя особую, только ему самому понятную систему стенографии и сокращений.

– Но ведь вы отдадите мне эти записи, если я потребую? – спросила вдруг пациентка. – Так ведь?

Доктор вздохнул, раздумывая, как же успокоить недоверчивую пациентку, но та вдруг всхлипнула, а потом разрыдалась.

Дмитрий Иннокентьевич быстро подал ей коробку с бумажными салфетками, и его гостья, промокнув глаза, произнесла:

– Извините, что заваливаю вас этими дурацкими вопросами…

– Вопросов дурацких не бывает, бывают исключительно дурацкие ответы! Во всяком случае, по мнению Сократа, а он, говорят, в этом разбирался. Поэтому и выпил чашу с ядом по приказу афинского истеблишмента…

Наконец на лице клиентки возникло некое подобие мимолетной улыбки, несколько, правда, вымученной, и сердце у доктора снова екнуло.

Ведь это была улыбка Жени! Его Жени!

И на мгновение – всего на мгновение! – ему показалось, что на стуле напротив сидит не таинственная, стильно одетая незнакомка, а родная, любимая, бесконечно дорогая Женя.