– У них военный союз с кайзером, – любезно просветил гостя Черчилль. – А немцам придется перегонять корабли из Северного моря две тысячи миль. И весь флот они не уведут. Вам достаточно захватить Марсель...
– И вы пропустите флот империи через Гибралтар?
– Мы их не можем не пропустить, – ответил Черчилль, – разве что немного задержать, да и то это слишком рискованно. Рассчитывать вы сможете только на свои силы. Мы если и поможем, то уже в конце войны. Вам некого винить, кроме самих себя. Вы не оказали нам поддержку, занявшись колониями, которые от вас и так никуда не делись бы, а мы в результате понесли большие потери. Сейчас мы восстанавливаемся, а будем ли в состоянии сражаться к следующему лету, я вам пока сказать не могу.
– Насчет русских – это точно?
– Мы эту информацию получили от своего посла, как достоверную.
– Ваше предложение кажется мне интересным, – сказал Гольдман, – и я его передам военным, но и у меня к вам есть одно предложение, которое вам будет не очень трудно выполнить. Вы вполне сможете построить для нас хороший аэродром, скажем, в Шотландии. У вас там достаточно диких мест, так что разведка кайзера о нем не пронюхает, а если что и узнают, вы в своем праве. Все, что нам потребуется, будет переброшено туда к самому началу войны. С него наши тяжелые бомбардировщики смогут бомбить всю Германию. И мы это будем делать уже после вторжения на побережье Франции. Вряд ли вам за это кто-то станет мстить, немцам будет просто не до вас, да и не захотят они связываться с еще одним врагом.
– Я скажу королю, – кивнул Черчилль. – На таких условиях на это можно пойти. Вы к нам надолго?
– Уйдем ночью, – ответил Гольдман. – О нашем приходе знают, поэтому не будем рисковать. Сообщите о своем решении через посла.
Вернувшись на корабль, эмиссар вызвал радиста крейсера.
– Зашифруйте и срочно передайте! – приказал он, отдавая матросу записку.
У него все получилось, но это не радовало. Конгресс проголосовал, как он и ожидал, наделив его нужными полномочиями, но взрыв эсминца спутал карты военным и привел к катастрофе в Норвегии. Вину за нее тут же возложили на президента. Его обвинил не Конгресс и не пресса, а те, кого он обыграл. Он пытался договориться, но с ним не стали разговаривать. Плохо, он рассчитывал на другое.
– Я вам еще нужен, господин президент? – спросил его Николас Коулман.
– Позови охрану, Ник, и можешь уезжать, – ответил он. – Я сейчас тоже уеду домой.
Николас кивнул и вышел из кабинета. Вернулся он через пару минут с двумя крепкими парнями в строгих костюмах. Телохранители подошли к президенту и завернули ему руки за спину.
– Что это значит? – со страхом спросил Олбен Баркли у своего секретаря. – Ник!
– Извините, сэр, – ответил тот, – но так надо.
Один из парней зажал президенту рот, а Коулман быстро сделал укол небольшим шприцем прямо через одежду. Олбера держали пару минут, пока не затихли бившие его судороги.
– Положите его в кресло, – велел Коулман. – И возвращайтесь к себе.
Минут через двадцать он поднимет тревогу. Препарат распадется, а вскрытие покажет обширный инфаркт. На еле заметную точку на теле никто не обратит внимания, тем более что врачи в курсе того, что излишнее рвение скажется на их благополучии не лучшим образом.