Тринадцатая реальность

— Глупенькая, — сказал я и нежно обнял за плечи. — Посмотри на себя в зеркало! Любой мужчина, увидев такую красоту, отдаст всё, чтобы её получить! Но я уже получил и никому не отдам. Слава богу, что сейчас не дерутся на дуэли, иначе меня быстро убили бы. От одной твоей шеи можно сойти с ума, а у тебя всё такое!

— Ладно, вы сходите с ума, а я лучше уйду, — посмеиваясь, сказала мама. — Только смотри, не помни ей причёску, второй раз будешь вызывать парикмахера.

Она вышла, а я принялся целовать Вере шею, но она вырвалась.

— С ума сошёл? — спросила она. — Через полтора часа уезжать, а ты чем занимаешься? Лучше займись собой! Надень костюм и расчешись, а я потом посмотрю, что получилось. Ты так и не научился делать себе нормальную причёску.

Через полчаса Вера была полностью готова и, осмотрев меня, поправила волосы. После этого она села за рукопись, а я ушёл в гостиную к радиоле слушать новости. Ничего интересного не передавали, поэтому время ползло со скоростью улитки. Когда появился куратор, я помог жене надеть шубу, оделся сам и мы спустились к машине. В «Медведе» было прохладно, но доехали быстро, поэтому Вера не успела замёрзнуть. На кремлевских воротах нас внимательно осмотрели и проверили паспорта и находившееся у Машкова предписание, после чего разрешили проехать. До дворца машина не доехала, и метров сто пришлось пройти пешком. В коридорах было много военных и жандармов, а вот гренадёров я почему-то не увидел. Идти пришлось долго, поэтому мы чуть не опоздали. Не на самолёт, но всё равно было бы неприятно. У дверей, к которым нас привели, стоял караул из жандармов. Я отдал ротмистру приглашение и наши паспорта.

— Почему в шубах? — спросил он.

— Потому что никто не предложил их снять, а я сам ничего здесь не знаю, — ответил я. — Да и холодно в коридорах, а моя жена легко одета.

— Снимайте, — приказал он. — Мы их пристроим.

Я помог Вере раздеться, снял свою шубу и отдал одежду одному из жандармов. Нас внимательно ощупали взглядами, после чего пропустили в большую, богато убранную комнату. Там встретил кто-то из слуг и пропустил в следующую комнату, обставленную как гостиная. В ней на диване сидела женщина, которую я не назвал бы красавицей и в молодые годы. Сейчас ей было сорок с хвостиком. Рядом с ней, повернув к нам голову, стоял император. Женщина, которая наверняка была императрицей Еленой Николаевной, оделась в тёплое шерстяное платье тёмно-серого цвета, а на императоре был такого же цвета костюм. Похоже, что он, в отличие от своих предшественников, не любил ходить в военной форме.

— Дорогая, вот и наши гости, — сказал жене Владимир Андреевич. — Подойдите, князь, и не забудьте жену. Не стоит расшаркиваться, я вас позвал не для этого. Мы хотим с вами поговорить, поэтому держите себя со мной так, как это было у Хилкова. В личном общении можно допустить вольности, главное, потом об этом не распространяться. Садитесь в эти кресла. Княгиня, вы просто ослепительны, но можно было одеться и потеплее. Это в комнатах натоплено, а в коридорах в это время прохладно и сквозняки.

— Мы шли одетыми, — объяснил я. — Никто не сказал, где можно снять шубы, а у вас здесь сотни помещений. Раздел уже здесь ваш караул.

— Вы действительно много знаете о другом мире, князь? — спросила императрица. — Песни, которые вы поёте, написаны не вами?

— Знаю столько, сколько может знать много проживший человек, ваше величество, — почтительно ответил я. — Я ни в той, ни в этой жизни не написал ни одной песни, просто вынужден выдавать чужую работу за свою. Как иначе объяснить, откуда они взялись? Вот книга, которую скоро издадут, моя, точнее, того, кто отдал мне свою память.

— Вы и книги пишите? — оживилась она. — И о чём?

— В конце жизни он был писателем, — объяснил я. — Я вспомнил то, что было когда-то написано, а сейчас жена это улучшает. Писалось для людей другой культуры, и текст не подойдёт без переделки. А содержание… У вас пока нет такого жанра. Это что-то вроде сказочных историй для взрослых.

— Я понял, что ваша старшая половина жила в этом СССР, — сказал император. — Можете передать нам своё отношение к этому государству? То, что напечатано с ваших слов, не может объяснить причин их успеха. И мне не ясно, почему всё развалилось.