Тринадцатый миллионер

Говорят, что какой путь ты себе выберешь, таким и пойдешь. Это верно. Выбор всегда за тобой. Но свой первый выбор я делал под прессом родительской любви. Мама, мама, мамочка моя, зачем ты выбрала за меня? Выбор профессии. Его сделали за меня. Сказали, что семье нужен юрист. Я поступил в юридический. Не скажу, что все мне в юридическом не нравилось. Наоборот. Я поступил с первого раза. При этом родители никому не несли взяток, подношений, благодарностей. Я просто очень хорошо сдал экзамены. Скажете, такое не случается? Еще как случается. Особенно, когда накануне моего поступления в институт его ректора освобождают от должности как раз по подозрению во взяточничестве. Потому строгость при поступлении была неминуемо серьезная. Я шел по правилу «девятки». Но первых два экзамена сдал на четверки. Стояла дилемма: сдавать дальше или сдаваться самому и плыть обратно. Помню, что меня тогда поразила абсолютная неуверенность в собственных силах. И я был готов все бросить и уехать обратно домой. И тут кто-то очень мудрый посоветовал мне пойти сдать остальные экзамены, так, для получения опыта. Груз ответственности, который давил на меня, куда-то пропал. И оставшиеся экзамены я сдал неожиданно легко и на одни пятерки. Я вышел с последнего экзамена окрыленный и показал родителям, которые ждали меня во дворе института раскрытую пятерню. Дал «интервью» волнующимся родителям еще не сдавших экзамены абитуриентов, и только после этого направился к своим, которые уже светились от счастья и радости.

Я в это время был влюблен. Сразу в двух девушек. Так что не поступить я не мог. Как я мог вернуться к одной из них с поражением? Как я мог оставаться с другой, если бы не поступил учиться в родной институт. Ведь познакомились с нею как раз на вступительных экзаменах. И какое имеет значение, кого конкретно ты любишь в данный момент? Важно другое: любишь или нет!

Если я что-то делал, то я делал это хорошо. Нет, в институте я не зубарил, но учился старательно. Пусть не на красный диплом, но очень к нему близко. Я частенько получал повышенные стипендии и не за общественную работу (я не слишком любил общество), а как раз за успеваемость. Дважды за время института я порывался жениться, но Бог меня миловал. Родители помогли советом, и я ощутил, что еще успею.

Потом было окончание института, грандиозная пьянка с небольшим дебошем (ребята решили-таки под конец намять бока парню, которого обоснованно подозревали в стукачестве деканату), похмелье, сборы домой. Все катилось как-то просто и налажено. Я получил место юрисконсульта на большом заводе (не без протекции отца, который на этом же заводе состоял начальником профсоюза). Матушка моя была довольна тем, что я пристроился на место, прекрасное для старта юридической карьеры. Я тоже был своей работой доволен. Планировалось, что через три-четыре года я перейду на более интересную должность, а потом вообще займусь индивидуальной юридической практикой. А получилось все по-другому.

Это было в шикарный майский день. Дико пели птицы. Стояла несусветная жара. Мой отец у себя на даче проводил неофициальную часть приема делегации из главка. Официальная закончилась возлиянием на заводе, а неофициальная — продолжением банкета, но уже частным порядком. На нашей даче были и министры, и генералы. А у матушки не было ни одного целого сервиза: редко какой визит дорогих гостей обходился без убытка для посудного шкафа. Отец только-только провозгласил очередной тост, когда все хорошо набирались, мой старик никогда не пропускал случая, чтобы не выпить «За Родину, за Сталина!», хотя сталинистом он не был, что-то вроде дежурной шутки, понятной только лишь избранным. Все выпили. Отец не закусывал, встал, сказал, что хочет пойти освежиться. Он вышел из беседки, увитой виноградом, под которой в хорошую погоду чаще всего и проходили возлияния, чуть ослабил узел на галстуке, и упал. Глупая смерть. Тромб, который отоврался и попал прямо в мозг. У отца было отменное здоровье. Мама вспомнила, что каких-то месяца полтора назад отец пожаловался, что у него заболела нога, наверное, что-то с венами. И действительно, на левой ноге вылез небольшой, едва заметный узелок. Такая вот мелочь! И его в одну минуту не стало.

Сейчас я могу говорить об этом дне спокойно. Тогда, когда отца хоронили, я не произнес ни одного слова, голосила мать, я молчал. И только потом, оказавшись наедине, я дал волю слезам. Я ничего не мог сделать. Я плакал. Никто не видел этих слез. Сейчас я говорю об этом впервые. И мне не стыдно. Ничем нельзя утешить человека, который потерял отца. Ничто и никто не заменит этой потери. Просто нужно время: не для того, чтобы боль ушла, а для того, чтобы она стала тупее.