Триумф семян. Как семена покорили растительный мир и повлияли на человеческую цивилизацию

Для подавляющего большинства растений перемещение семени каким-либо способом в процессе распространения является единственным этапом, проведенном в движении, так как далее его жизнь проходит на одном месте. Этот процесс и определяет, что и где будет расти, играя, таким образом, важнейшую роль в организации экосистем. В связи с этим он влечет за собой огромные эволюционные последствия, и семенные растения изобретают вариации на эту тему около 400 млн лет. Плод предлагает распространителю вознаграждение, но другие семена просто путешествуют «автостопом», пользуясь крючками, шипами или липучками, чтобы бесплатно прокатиться снаружи животного. (В качестве примера коммерческого применения такой стратегии можно привести застежку-«липучку»: изобретатель застежки вдохновился способом, которым семена репейника цеплялись за шерсть его собаки.) Некоторые семена вылетают из лопающихся стручков, а другие падают в воду и уплывают с отливом. Для многих людей самый привычный опыт распространения семян связан с колосками злаков, прилипшими к носкам. С каждым шагом они забираются все глубже внутрь, становясь, в конце концов, настолько невыносимыми, что приходится останавливаться, вытаскивать их и бросать на землю. Что, собственно, семенам и требовалось. Миссия выполнена.

В Коста-Рике мы с Хосе узнали, что альмендро путешествуют на крыльях летучих мышей. Но задолго до того, как появились летучие мыши, семена научились отращивать собственные крылышки. Скользить по воздуху, кружиться, быть унесенными ветром — это самая древняя форма распространения семян, и до сих пор она встречается чаще всех прочих. При столь долгой практике растения развили приспособления для полета (а в некоторых случаях — плавания), которые переносят семена в таких количествах и на такие расстояния, о которых и мечтать не могут летучие мыши, медведи или птицы. Результаты этого процесса не просто служат основой распределения деревьев, кустарников и трав в пространстве. Они дают нам еще одну главу в долгой истории взаимоотношений семян и людей, повествующую о том, как тонкие крылышки и комочки пуха повлияли на самые разные аспекты истории человечества: от воздухоплавания и моды до истории мировой промышленности, Британской империи и Гражданской войны в США. И здесь, как и во многих других рассказах о биологии, лучше всего начать с дневников и журналов наблюдений одного молодого натуралиста, побывавшего когда-то на Галапагосских островах.

Глава 13. По воле волн и ветра

Растительная жизнь заключается не в выращивании цветком или деревом единственного семени — она наполняет воздух и землю обилием семян, чтобы, даже если погибнут тысячи, другие тысячи сами себя посеяли, сотни взошли, десятки дожили до зрелости и хотя бы один заменил родителя.

Ральф Уолдо Эмерсон.Эссе: второй сборник (1844)

В юности Чарльз Дарвин не особенно интересовался растениями. Когда он отправился в путешествие на корабле «Бигль», ботаника для него стояла лишь на третьем месте после двух главных страстей: геологии и зоологии. Он описывает себя как человека, «который с трудом отличает маргаритку от одуванчика», и даже его наставник в Кембридже, рекомендовавший ученика для этой работы, признавал, что Чарльз «совсем не ботаник». Позднее ботанические исследования стали доминировать в научной деятельности Дарвина, и он написал целые книги о хищных и ползучих растениях, строении цветков и опылении орхидей насекомыми. Пока «Бигль» медленно пробирался вдоль побережья Южной Америки, Дарвин собирал ботаническую коллекцию скорее по долгу службы и даже подумывал, не выбросить ли образцы. Поэтому, когда корабль наконец причалил к Галапагосским островам, неудивительно, что он обратил все свое внимание на вулканы, лавовые поля, черепах и странных птиц. Единственный мимоходом сделанный комментарий в его полевом блокноте, по-видимому, подытожил мысли Дарвина о местной флоре: «Бразилия без больших деревьев». О своем первом дне на острове Чатем он позже записал: «Хотя я усердно старался собрать как можно больше растений, мне удалось набрать их лишь десять разновидностей, да и эти жалкие растеньица были бы больше под стать арктической, нежели экваториальной флоре».