Триумвиры революции

В целях увековечения новой эры был введен революционный календарь. Год делился на двенадцать месяцев по тридцать дней в каждом, пять дополнительных дней назывались санкюлотидами. День, следующий за провозглашением республики, 22 сентября, считался первым днем первого месяца - вандемьера, за ним шли брюмер, фример, нивоз, плювиоз, вантоз, жерминаль, флореаль, прериаль, мессидор, термидор, фрюктидор. Каждый месяц делился на три декады, дни которых обозначались названиями растений и животных.

Новый календарь оказался тесно связанным с движением "дехристианизации", прошедшим по стране осенью 1793 года. Движение это, возникшее в ходе борьбы против контрреволюционного духовенства, ставило целью полное уничтожение религии и церкви. Его возглавили левые якобинцы и эбертисты - Шомет, Клоотц, Эбер, Фуше. "Дехристианизаторы" стали закрывать церкви, превращая их в места празднования "культа Разума"; многие священнослужители, в том числе и высшие, как парижский епископ Гобель, торжественно отреклись от сана. Хотя "дехристианизация" не была официально санкционирована, Робеспьер и его соратники вначале ей не препятствовали, желая узнать, как она будет принята в народе. Вскоре, однако, стало ясно, что движение это было несвоевременным: оно вызвало недовольство среди городского и, в особенности, сельского населения. Секретные агенты Комитета общественной безопасности доносили, что "огонь тлел под пеплом" и можно было опасаться серьезных эксцессов: крестьянство, религиозное и неграмотное в своей массе, не признавало "культа Разума", а на подобных настроениях были готовы сыграть и интервенты, и роялисты. Учитывая это, Робеспьер в конце ноября выступил против "дехристианизации", осудив ее с государственной и политической точек зрения. Тогда Шомет, бывший одним из инициаторов движения, первым отказался от него; за прокурором Коммуны последовали и другие. 5 - 8 декабря Конвент по докладу Робеспьера принял декрет о свободе культов.

Влияние общественного мнения, особенно в столице, увеличивалось соответственно небывалому до той поры размаху общественной жизни. Санкюлоты принимали деятельное участие в работе клубов, секций, революционных комитетов, заполняли галереи для публики на заседаниях Конвента, толпились в здании Революционного трибунала. Женщины стремились не отставать от мужчин. Политические страсти зачастую разгорались настолько, что посетители галерей заставляли законодателей прервать заседание. Человек, не аплодирующий выступлению Робеспьера, немедленно слышал угрозы и обидные клички. На улицах, в кафе, у газетных киосков повсюду с жаром обсуждали события дня: известия с фронта, очередной декрет Конвента, приговор Революционного трибунала, выдающуюся речь в Якобинском клубе. На газеты набрасывались с жадностью. Толпились у пестрых афиш и многоцветных плакатов, расклеенных на стенах центральных кварталов столицы. У дверей домов можно было видеть большие столы, за которыми обедали и ужинали жители всей улицы. Это было новое явление: братская трапеза. Мужчины и женщины, дети, люди разного положения и достатка собирались за этими трапезами, каждый внеся предварительно свой продуктовый пай. За едой вели оживленные политические споры, пели патриотические песни, дети читали наизусть статьи конституции.

Да, сделано было много, и все изменилось радикально. Революция переворошила жизнь сверху донизу. Большими были дела, еще большими планы.

А между тем уже назревали события, которые должны были расколоть якобинское правительство и сломать кажущееся единство, которое не имело под собой достаточно твердой основы.

Неподкупный не мог этого не чувствовать.

Но он бесстрашно шел навстречу неизбежной судьбе.

4. ИНОСТРАННЫЙ ЗАГОВОР

Максимилиан пересек улицу Сент-Оноре в том месте, где переходил ее обычно, и, как обычно, машинально взглянул на шпиль якобинской церкви. Шпиль был едва различим: наступали сумерки, а уличное освещение в этом году не баловало жителей столицы.

Было не только темно, но и зябко. Фример - "месяц изморози" подходил к середине. Сильные холода еще не наступили, но уже чувствовалось дыхание ранней декабрьской стужи.

Парижане знали: зима будет суровой. Ибо беда не приходит в одиночку. Если нет хлеба - не купишь и овощей, если нет топлива - жди лютых морозов.

На улицах молчаливый людской поток не убывал ни днем ни ночью. Люди двигались медленно, а больше стояли. Стояли с вечера до зари и с зари до полудня. Слово "хвост" получило новый смысл. И когда говорили: "Становись в хвост!" - каждый понимал, что это значит. Хвосты были и у булочных, торговавших исключительно "хлебом равенства", и у мясных лавок, которые часто не торговали ничем, и на рынках, оскудевших сверх всякой меры. А тут еще на глазах у измученных женщин жирные молодчики выволакивали из лавок коровьи и бараньи туши, а потом лавки запирались на замки: мяса нет. Все знали, куда уходят продукты - столы богачей были постоянно переполнены снедью, купленной по спекулятивным ценам.