Тризна

Разумеется, русофобом я не стал, у меня и друзья все русские, и жена русская, и дети русские, и пахал я на российскую оборонку до закрытия метро… Но это уже был, правда, мой личный кайф. Я на этих делах еще со школьного радиолюбительства фанател. Диоды, триоды, гетеродины, емкости, индуктивности – это для меня были волшебные слова. Самому что-то намотать, спаять, потом связаться с таким же придурком из какого-нибудь Новосибирска – это для меня было как для альпиниста покорить семитысячник. И о чем же нам было с ним потом разговаривать, как не о том, кто что из чего и как мотал и паял.

Собственно, и вовлек меня в эту секту сосед – народный умелец, у которого весь дом был заставлен раскуроченными приемниками, – из этого рудника мы добывали нужные детали. А каких недоставало, гнули и лепили вместе. Если не получалось, искали помощи у других чудаков – от этой бескорыстной страсти был не застрахован ни один общественный слой или возраст, она обходила только женщин. Интересно, что об индуктивностях и емкостях мой наставник имел представления самые фантастические – и при этом все у него работало. Наука необходима лишь посредственностям вроде нас.

Раз меня даже запеленговали, пришли из органов – оказалось, я работал на частоте аэропорта, отцу пришлось отмазывать. Но он все равно меня одобрял, говорил, что на войне он уцелел только потому, что в механике разбирался, мог пулемет разобрать. Поэтому его относительно берегли, только два раза контузило и пальцы на обеих ногах ампутировали, да и то он их отморозил. А мамбетов швыряли в эту домну, как солому, чтоб хоть еще на полчаса пламя поддержать да боеприпасы у противника подрастрясти.

А завтра, внушал мне отец, главной будет электроника. Он отчасти оказался прав, но кого в пацанские годы волнует завтра! Я насобачился переделывать советские приемники, чтоб на них можно было слушать джазовые передачи, голос моей тайной союзницы – Америки…