Трое

1

Секунды, ребята! Это ваш запас патронов на всю жизнь. Вам не дано права расходовать их попусту. Мы не простим тому, кто превратит свою жизнь в бесцельное времяпрепровождение!

Капитан

С высоты альпинария, где они сидели на скамейке, была видна почти вся котловина. Она походила на гигантскую борозду, на дне которой лежал город.

— Хороший город! — говорит после продолжительного молчания Младен и размышляет: «Да, я должен во что бы то ни стало остаться здесь, начать отсюда! Едва ли где-нибудь мне представятся лучшие возможности. Такой город мне и нужен! Ни большой, ни маленький!»

Другой желчно улыбается.

— Что это за город! — хочется сказать ему. — Дыра, а не город!

Он молчит. Будто его нет. Он там, откуда все кажется ему в одинаковой степени разумным и бессмысленным. Ему надоело спорить, доказывать (каждый прав по-своему), надоело рассуждать и принимать решения, чтобы в следующую минуту отказаться от них. Он предпочитает просто стоять вот так и смотреть вдаль.

«Как манит простор… успокаивает. Можно менять масштабы… Единица, деленная на единицу, а теперь — единица деленная на бесконечность и… моя собственная ценность сводится к нулю… Неужели только женщины придают значение нулям!» Из его груди вырывается злой смех. Опять горько пошутил над собой.

— И парк мне нравится, — продолжает Младен, увлеченный своими планами. Нигде мне не встречались такие парки.

Парк! Разве это парк! Учебно-показательная оранжерея. Образцы ботаники. Разве эти серые уродики с латинскими названиями — цветы? А эти чахлые декоративные кустарники — деревья? И кому нужен этот принаряженный, скучный альпинарий?

Иван раздраженно оглядывается кругом.

А бесчисленные этикетки? Только уничтожили живую красоту природы, чтобы подделать ее разными садовыми украшениями. Так оно и бывает, когда люди не знают, что делают.

Ну а он… Ему ясно, что делать? Письмо не было для него неожиданностью. Даже в минуты самых больших надежд ему всегда казалось, что такое письмо придет, непременно придет, на то были веские причины. И хотя он приготовился к этому, он все же испытывал мучительную боль при мысли, что потерял нечто бесконечно дорогое.

Красивая женщина? Есть и красивее! Хорошая жена? Не такая уж хорошая! Большая, преданная любовь? Не было и этого! Хороший друг? Нет!

Нелегко признаться, что он сожалеет об иллюзиях. Не о том, что было, а о том, на что надеялся. И вот выдумывает теперь разные оскорбительные причины — неверность, бесчестие, подлость, — приписывает их жене, обвиняет ее во всем, наливается гневом. Однако, от этого ему не становится легче. Несмотря на ненависть, недоброжелательство, он все же продолжает ее любить.

Только время от времени робкий, но настойчивый внутренний голос пытается ему подсказать:

«Так лучше. Спектакль окончен. Теперь ты свободен, совсем свободен. Кончено с твоими иллюзиями — лучше поздно, чем никогда. Радуйся, что узел развязан, что больше не будешь испытывать страха перед неизвестностью. Кончилась безнравственная комедия счастливого брака. Зачем же волноваться, истязать себя и страдать? Зачем сердиться на людей, на парк?

Парк назойливо напоминал ему прежнюю жизнь, до казармы. Тот же внешний порядок — посыпанные песочком аллеи, колышки с дощечками, крашеные скамейки.

Как невыносимо противен этот прилизанный садик на фоне величественной красоты гор! Не была ли такой же ничтожной и жалкой его жизнь в сравнении с тем, чего он хотел, о чем мечтал? И не отступил ли он от самого сокровенного, чистого и святого, превращая свою жизнь в театр, где четыре года подряд игралась одна и та же бессмысленная комедия о мнимом счастье и фальшивой любви, чему он — одновременно актер и зритель — пытался верить?

Разве не смирял он ненависти к такой жизни, которая была по нраву его жене, ради болезненной любви к ней? Не боролись ли в нем два противоположных взаимоисключающих друг друга чувства: тихая врожденная мечтательность, идеализм, стремление к возвышенной цели с бурной, влекущей к себе силой женской любви со всеми ее прозаическими, ничтожными и неприятными последствиями. Почему у него не хватило сил порвать со всем этим, ведь он сознавал, что дальше так продолжаться не может…

Любовь!

Трудно примириться с ее полным банкротством. Сейчас.

— Как каждый воскресный вечер! — говорит как ни в чем не бывало Младен. — Посмотри на шоссе!

Точно в середине котловины белеет шоссе. Солдатам оно хорошо знакомо, оно ведет на запад, к казарме. Это прямое мощное шоссе. По его обеим сторонам шпалерами выстроились молодые тополя с побеленными известью стволами. По шоссе ползет человеческий муравейник.

«Как каждый воскресный вечер!»