Трое из океана

— Вот так оно все и получилось, — говорил пьяный случайному, как видно, собеседнику, старику в опрятном черном костюме. — Простите, не знаю, папаша, как вас величать. Жена померла, ребятишек у нас не было. Старики еще в Отечественную… ик!.. в Отечественную скончались. И остался я гол как сокол, один на всем белом свете. Хочу теперь на целину податься, там буду шоферить.

Как видно, болтовня пьяного порядком надоела старику. Несколько раз он порывался уйти, но мужчина удерживал его за рукав.

— Нет, вы погодите, папаша, тут такое дело…

Аро забрал свое пиво, стакан и подсел к столику соседей.

— Разрешите? Люблю компанию. Хуже нет в одиночку пить.

— Пжалста!

Старик облегченно вдохнул, сейчас же поднялся и ушел.

— Ваше здоровье! — поднял свой стакан Аро.

Чокнулись. Потом еще. Пьяный снова начал рассказывать историю своей печальной жизни, довольный, что нашел такого внимательного слушателя. Аро не только слушал, но даже расспрашивал мужчину.

Из ресторана вышли за полночь. Одной рукой Аро бережно поддерживал новоприобретенного друга за талию, в другой нес его чемоданчик, полученный в гардеробе. Усадив пьяного на заднее сиденье такси, Аро поместился рядом и скомандовал шоферу:

— В Ольгино.

Прыгая на ухабах, такси помчалось сквозь черноту ноябрьской ночи.

Промелькнули огни предместий. Кренясь на виражах, расшвыривая гальку, такси не замедляло хода. Пьяный продолжал рассказывать о своей неудавшейся жизни. Аро молчал. Привалившись к спинке сиденья, подняв воротник, он, казалось, дремал.

Когда фары автомобиля осветили избы села Шуй, Аро неожиданно остановил такси.

— Не поедем мы сегодня в Ольгино. Успеется. Заночуем здесь, у свояка. Утром еще по баночке пропустим.

— А как же с оплатой? Вы ж, гражданин, до Ольгино рядились, — запротестовал шофер.

— Убыток, значит? — сочувственно спросил Аро. — Сколько там нащелкало? Ладно, скаредничать не буду. Получай сполна.

Аро помог пьяному выбраться из машины, нежно обнял его за плечи, пряча лицо в воротник.

Шофер покачал головой, внимательно посмотрел, как идут двое. Один — ступая твердо и широко, другой — подволакивая ноги, мелкими безвольными шажками.

— Я устал, браток, — пожаловался мужчина. — Куда ты меня ведешь?

— Ничего, теперь уже скоро…

Сын дашнака

Далеко в ночи беззвучно, как зарница, полыхало зарево большого пожара. Сухо пощелкивали винтовочные выстрелы. Ближе к даче, над рощей платанов, встревоженно носились в воздухе вспугнутые грачи. На фоне зарева они казались черными крестиками.

На самой даче шла лихорадочная работа. Из распахнутых настежь окон на подстриженные зеленые куртины и газоны вываливались тяжелые узлы, кожаные чемоданы, баулы. Директор крупного завода в Алаверди, один из главарей контрреволюционной организации дашнаков, Патканян покидал родную Армению.

Сбившись в одну маленькую испуганную кучку, дети вместе с матерью стояли на веранде. Только самый спасший, восьмилетний Перч, стиснув кулачки, ходил вслед за отцом, распоряжавшимся погрузкой.

— Отец, почему ты не прикажешь перестрелять большевиков, всех, кто хочет захватить наш дом?

— После, после, мой мальчик, — озабоченно отмахивался от сына Патканян-старший. — Мы еще вернемся. Тогда и рассчитаемся со всеми красными бандитами. А пока надо уезжать. Эй, Гаспарян! Камень на твою голову! Как ты вяжешь чемоданы?

Застоявшиеся сытые кони рванули перегруженные коляски, легко вынесли их по хрустящему гравию на крутой подъем. Зарево поднялось еще выше. Выстрелы стали слышнее. Кони чутко прядали ушами, коротко всхрапывали, переходя на размашистую рысь.

Патканян-старший погрозил кулаком в сторону пожара.

— Мы отступаем, но и вы, проклятые, найдете здесь только голую выжженную землю!

Такой и запомнилась на всю жизнь Перчу эта страшная ноябрьская ночь 1920 года: грозящий волосатый кулак отца, его хриплые проклятья, стаи грачей, вьющиеся над брошенным родным домом, безмолвные и тем еще более страшные сполохи пожарища…

Патканян и его друзья не бросали слов на ветер. От Еревана до Давалу бежавшие дашнаки оставляли за собой срубленные фруктовые сады, сожженные рощи. На месте цветущих армянских деревень курились кучи золы.

Униженная мольба о помощи, обращенная к Англии, Соединенным Штатам Америки, даже к меньшевистской Грузии, не возымела нужного действия. Дашнаки оказались выброшенными за пределы Армении.

На первых порах Патканяны нашли приют в Персии, но вскоре перекочевали в Турцию. Однако и здесь, в предместьях Стамбула, они не задержались. Весной 1922 года, после отчаянной трепки в Бискайском заливе, груженное фруктами голландское рефрижераторное судно «Бродяга» доставило семью Патканяна во Францию. А через неделю на океанском лайнере «Нормандия» в каюте третьего класса бывший директор Алавердинского медеплавильного завода отбыл в Нью-Йорк.

Унизительная процедура политического карантина на Эллис-Айленде — «Острове слез» — закончилась для Патканяна благополучно. На него еще возлагались кое-какие надежды.