Трое из сумы

В выборе тем для своих публикаций я знаю у Коли только один, на мой взгляд, прокол: его очерк творчества Гри-гория Коновалова («Русло реки народной»). И обращение к иллюстративному роману Коновалова «Истоки» в пери-од возрождения идей сталинизма, с демонстрацией коноваловского портрета Сталина, с его духовностью и символич-ностью, таинственной приподнятостью над повседневностью, и попытка признать роман «Былинка в поле» образцом вы-сокого уровня поэтического мышления, разглядеть в нём «горячий, трепетный пафос познания» выглядели тогда, а сего-дня тем более, очень натужно и неубедительно. Говорю об этом только лишь потому, что для Машовца-критика работа о Коновалове явилась всё же исключением, а не правилом.

Он после того, как «завязал» с писательской и издательской работой, с головой ушёл в бизнес. Во времена всеобщего развала и брожения Машовец учредил благотворительный фонд «Русская семья», создал и несколько лет выпускал жур-нал для семейного чтения «Очаг» и детскую сказочную газету «Жили-были», позже при этом фонде появился уникальный музей «Дом сказок».

Но бежали дни, годы, на смену «семейным» и детским изданиям приходили печатные страницы, заполненные кросс-вордами, которые приносили деньги, но не давали душе желанной радости. И становилось заметно, как Коля всё больше остывал к издательскому бизнесу. Угас журнал «Очаг», он даже не захотел передать его дочке. Смолкла газета сказок «Жили-были». А потом конкуренты выдавили его из финансового сегмента кроссвордов. Оставался разве что фонд с за-мечательными тремя музеями сказок, к делам которых он, однако, обращался всё меньше и меньше. Подступила депрес-сия.

Последний телефонный звонок – он мне рассказывает о своей замечательной и оригинальной идее нового проекта – создать маленькую издательскую фирму, которая для богатых родственников людей, ушедших в мир иной, создавала бы художественно-иллюстрированную биографию умершего.

– Предстоит масса хлопот. Надо подыскать людей, умеющих красиво живописать, и чтобы были без каких-либо ком-плексов на сей счёт. Надо наладить связи с фирмами ритуальных услуг, чтобы вовремя узнавать, кто, где умер из состо-ятельных персон. Без этой информации бизнес не состоится. Надо знать всё.

Я слушал его немного ошарашенный. Приехали! Разве об этом мечтал человек, сказавший мне когда-то: «Критик дол-жен знать всё»?!

Но Машовец давно уже не был критиком. И давно уже не знал, не понимал, что происходит вокруг, что будет завтра с ним, его детьми, внуками, со страной, которую, он думал, что знал, а вышло, что не знал, и оказалось, не очень-то ей ну-жен. И главное, Коля не знал, почему в жизни вышло так, что он остался и без критики, и без прозы, и без возможности воплощать редакторские идеи, и без любимых забот об изданиях, адресованных семье и детям…

Сергей Боровиков: «Расстаётся… не с прошлым, а с жизнью

»

Буквально в дни, когда ушёл из жизни Николай Машовец, я получил короткое, всего несколько строк, электронное письмо из Саратова от одного моего однокурсника: «Работаю дворником в ЖСК... Из на-ших саратовских вижусь иногда с Серёжей Боровиковым. В общем, жизнь прожита».

Слов, что жизнь прожита, мне от Коли слышать не доводилось. Но растерянность: как жить дальше и что делать, чтобы не ошущать себя ненужным, лишённым счастливой возможности творить, чем дальше, тем больше, было видно, давала о себе знать.

Случайное совпадение?

А Серёжа Боровиков, раз уж он был упомянут?

Он был первым из потомственных литераторов, с кем мне довелось знаться. Потом ещё будут Лёня Асанов, Вадим Дементьев, Саша Михайлов, Ира Винокурова, Серёжа Куняев. Но о них позже. А Серёжа ещё в 1971 году (я в это время учительствовал в шахтёрском городке на севере Урала) приглашён на проводимый Союзом писателей семинар молодых критиков в Дубулты. Едут вдвоём с Машовцом. Кроме них из участников семинара впоследствии заявили о себе как критики москвич Сергей Чупринин, волжанин Володя Васильев, уралец Коля Кузин.

Сразу отмечу: Боровиков в далёкие годы написания первых своих литературно-критических книг и тот же Боровиков, сменивший Сергей Боровиковпозже критику на прозу, – это два совершенно разных человека. Поэтому не надо удивляться, читая сегодня, например, такой пассаж в его адрес: «Строго говоря, из всего написанного Сер-геем Боровиковым к критике как таковой относится довольно незначительная часть. И далеко не самая выра-зительная».

Хотя, если в одну стопку положить публикации Боровикова-критика, а в другую Боровикова-прозаика, пер-вая будет значительно выше. Но ведь это ещё надо знать. А нынешняя молодая критика очень часто именно знанием предмета себя не отягощает. Знать? Зачем?