Трое нас и пёс из Петипас

– В этих-то Петипасах! А ты сам-то веришь тому, что говоришь?

Он был прав. Когда я вспомнил обо всем пережитом, мне сразу захотелось обратно в Прагу.

Мы немного посидели молча. По другой стороне улицы брел какой-то пес. Остановился. Уставился на нас с Рудой. Я хотел бросить псу камень, чтобы ему было с чем поиграть, и тут увидел пана Людвика. Он шел по тропке вдоль шоссе, направляясь прямо к нам. Мне совсем не хотелось с ним встречаться, Я потянул Руду за локоть и сказал:

– Знаешь что, пойдём на разведку по Петипасам!

– А ты их ещё не облазил? – спросил Руда, отряхивая свои штаны, испачканные грязью.

Я покачал головой и свернул за угол, потому что пан Людвик уже приближался к нам.

– И я тоже, – пожал плечами Руда. – Ведь я здесь только со вчерашнего дня.

Улица, на которую мы вышли, ничем не отличалась от той, где мы сидели на ограде. Пожалуй, пыли побольше, и только. Высохшая канава. В канаве крапива. Словом, я никогда не видел такой скучной, обыкновенной улицы.

– Да, здесь не очень-то разгуляешься, – решил Руда.

Мы перестали глядеть по сторонам и теперь шли просто так. Я признался Руде: все, что он сообщил мне о Петипасах, – сущая правда. Рассказал и о письме, которое только что послал. Мы вместе пожалели, что я понапрасну истратил на марку одну крону двадцать талеров. Руда даже хотел вернуться к почтовому ящику и посмотреть, нельзя ли достать письмо обратно. Но я уже как-то пробовал проделать такую операцию в Праге – ничего не получилось.

Так мы добрели до какого-то куста. Каждый выломал себе по хорошему пруту, и мы принялись отсекать верхушки у крапивы, что росла в канавах. Так, незаметно, шаг за шагом проходила дорога. Я говорил, Руда слушал. Я рассказал ему о девчонке, которая высмеяла меня, едва я сошёл с поезда, о своей комнате в доме Людвиков, о бородатом солдате на фотографии, о Яркиной библиотеке – книги в ней только о деревьях и травах. Упомянул о пане Людвике. Но много о нем распространяться не стал, лишь предостерёг Руду:

– Если встретишь этого пана Людвика, не спутай его с моряком.

О привидении я не стал рассказывать. Днем это как-то не производит впечатления. Ну кто поверит в привидения, когда так светит солнце! И Руда стал бы просто надо мной смеяться. Лучше рассказать ему о привидениях вечером, когда стемнеет.

И после каждой фразы я повторял:

– Ты был прав, Руда. Петипасы ужасное место!

– Понятное дело, – соглашался Руда.

А я припоминал, что бы ещё ему рассказать. Да! Об учителе!

– Представь себе, Руда, а ведь учитель-то меня уже экзаменовал. Задал мне труднейший вопрос о Кази.

Руда перестал воевать с крапивой:

– Какой учитель?

– Ну тот, что спрашивает даже во время каникул!

– Что ты болтаешь! Не сочиняй! – Но вдруг покраснел и сразу поправился: – А-а, вспомнил!

Он ловко повернулся на каблуке и крикнул:

– Смотри-ка, семь голов одним ударом! – и снова принялся сражаться с крапивой.

Мне показалось странным, что Руда не сразу вспомнил об учителе, – ведь сам же меня предостерегал. Но немного погодя я заметил ещё более странную вещь.

На этой улице за каждым забором были видны собаки. Одни стояли за калитками и молча смотрели на нас, другие бегали вдоль заборов, просовывая носы через доски. И – странное дело! – если к забору подходил я, собаки начинали ворчать, скалить зубы и вовсю лаять, но, едва к забору приближался Руда, все собаки принимались вилять перед ним хвостами.

По биологии мы проходили такое правило: любой опыт требует многократного повторения, только тогда можно верить его результатам. Я повторил опыт с собаками у четырех заборов и двух калиток. Пять псов из шести лаяли на меня и виляли хвостами перед Рудой. И лишь один не делал ни того, ни другого. Он был просто стар. У него уже росла белая борода. Я поделился с Рудой своим «опытом» и спросил, почему собаки на него не лают.

Руда тут же отскочил от забора, выбежал на середину шоссе и закричал, окончательно разозлившись на меня:

– Тебе что, мало опытов в школе, так ты решил заняться ими во время каникул? Просто собаки любят коричневый цвет, а у меня коричневые штаны.

– Допустим! А почему они лают на меня?

– Так у тебя же красные трусы, понятно? А собаки терпеть не могут красный цвет.

Затем Руда прибавил шагу, чтобы побыстрее покинуть улицу, где было так много собак.

Наш папа как-то говорил мне, что собаки цвета не различают. Значит, Руда просто врал! Пес Лесан на Лазецкой мельнице никогда не обращал внимания, в каких я хожу штанах – красных или коричневых, – он все равно меня любил. А кого обычно любят собаки? Конечно, того, кого они хорошо знают. Я кинулся вслед за Рудой и догнал его на перекрестке, где росли три больших каштана.

– Высокие, правда? – спросил меня Руда как ни в чем не бывало. – Жаль только, что это не груши. Сейчас бы они уже поспели.

Но я не поддался на эту удочку. Во-первых, я сказал, что настоящие груши поспевают лишь осенью; во-вторых, спросил:

– Послушай, Руда, знают тебя, что ли, все эти собаки? Недаром же они виляют перед тобой хвостами!